Эксперимент Зубатова. Легализация рабочего движения в первые годы XX в.

Медведев Сергей Артурович

Через несколько дней, вероятно, в ответ на жалобы со стороны Московского охранного отделения, администрация Центральной пересыльной тюрьмы ужесточила порядки и отказала в свидании с посетителями, не получившими пропуска в полиции. В ответ на это заключенные отказались от свиданий и объявили забастовку, сопровождавшуюся вывешиванием двух красных флагов и требованием свободы стачек.

Об этом инциденте отчитывался в Департамент полиции московский обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов: «Вечером

же начальник конвойной команды обратился ко мне по телефону с ходатайством о назначении на усмирение команды воинской части, ввиду появления в окнах тюрьмы отблесков огня и возможности вследствие сего возникновения серьезного беспорядка. Запрошенный по сему поводу, по телефону, Губернатор отозвался полным неведением обо всем доложенным мной» [302] .

302

Там же. Л. 42.

Студенты жгли соломенные матрацы, флагами оказались красные рубашки, бунт вызвал большое скопление народа вокруг тюрьмы, но важно не это. Секретное обращение обер-полицмейстера в Департамент полиции преследовало две цели: продемонстрировать уровень распущенности и независимости арестантов, а заодно свести счеты с губернатором Москвы А. Г. Булыгиным, являвшимся последовательным противником эксперимента по легализации рабочего движения, руководителями которого были Зубатов и Трепов [303] .

303

ГА РФ. Ф. 63. Оп. 21. Д. 1090. Т. 2. Л. 139.

Подавление студенческих восстаний в тюрьме повлекло за собой еще большее противодействие сторон. Уже 19 марта перлюстрируется еще одно написанное заключенным письмо несколько странного содержания. В разгар экстраординарных событий, фактически побоищ между арестантами и полицией, некто Вадим Руднев пишет госпоже Мазуренко в Лозанну: «В то время, пока мы здесь в Якиманской тюрьме объедаемся всяческими приношениями, в Бутырках происходит нечто ужасное. В ответ на притеснения всякого рода, с неделю назад заключенные объявили голодовку. Два студента – Дигуров, медик 3 курса, и Петерсон – уже умерли – случаи цинги, курсистки легли в больницы. Вчера на аудиенции женщина стреляла в Трепова… Она подошла, вытянула руку и сказала: “Архангельск”. Он схватил ее за горло» [304] .

304

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 67.

Стилистика перлюстрированных за весну – лето 1902 г. писем резко меняется. Характерно, что даже после разгромных событий марта 1902 г. возможность отправлять письма на волю у заключенных осталась. В жалобах на тюремные порядки арестанты не забывали проводить параллели с тем, что было раньше: «…наша башня превратилась из гостиницы в тюрьму» [305] . Интересно, что факт превращения тюрьмы в тюрьму обескураживал и расстраивал заключенных. Объектом критики арестантов была и тюремная больница: «палачи и шпионы в роли врачей» отбирали вещи у поступивших и выдавали грязные халаты «непосредственно от заразных больных, в том числе сифилитиков» [306] . В больнице не гнушались успокоением больных посредством смирительных рубашек: «…и лежит больной по целым часам, отправляя естественные надобности на месте» [307] .

305

Там же. Л. 94.

306

Там же.

307

ГА РФ. Ф. 102. Оп. 230. Д. 125. Л. 94.

Безусловно, радикальное ужесточение тюремных правил было вызвано целым рядом акций заключенных, в числе которых можно выделить попытки празднования 1 мая, обмен письмами, цветами и адресами, распространение нелегальных произведений, пение «Марсельезы» и других агитационных песен. Беспорядки, наблюдающиеся в московских тюрьмах, имели причиной равнодушие, а иногда и откровенные симпатии тюремной администрации к политическим арестантам, недостаточный контроль со стороны агентов охранных отделений, продолжительное и безосновательно затягивающееся следствие и долгое пребывание нелегальных в пересыльных тюрьмах, отсутствие надежных и бесперебойных информационных каналов, благодаря которым политическая полиция могла бы получать необходимые сведения.

Конец ознакомительного фрагмента.