Эксперимент
Шрифт:
Он сумрачным взглядом окинул девушку, закрыл машину и снова уставился на Лилит.
– А ну-ка пойдем-ка! – рявкнул он и потащил ее в дом, схватив за руку.
11
Серьезный разговор тянулся почти до середины дня, но он не принес никаких результатов. Лилит просто отрицала все его доводы, а от ее доводов вампир впадал в глубокий транс.
Две огромные скалы, которые просто невозможно сдвинуть с места. С них отлетали мелкие камушки, бились друг о друга и ни с чем падали вниз, в бесконечную бездну между скалами. Умение слушать другого человека – этому приходится учиться всю жизнь, и многим, будучи уже при смерти, так и не удается сдать этот экзамен. А ведь так необходимо внедрить в свое «Я» чистый лист с одним лишь названием «послушай другого» и позволить этому другому написать что-то на этом листе. Не умея слушать – невозможно быть услышанным. Это один из основных законов жизни, подписанный ее рукой. И от людей, которые могут слышать только собственный голос, в итоге отворачиваются все, иногда даже сама жизнь. И в тот момент наступает осознание того, что уже не хочется слышать
Вспоминаются люди, которые что-то когда-то пытались сказать, и память старается вспомнить, что конкретно они хотели сказать, чтобы услышать в голове хоть какой-то чужой голос. Но она не может вспомнить. Спичечный домик разваливается, даже не успев достроиться, и нудный голос продолжает говорить, и ничто на свете не может заставить его замолчать. Но есть одна вещь, которая могла это сделать.
Нужно было всего лишь научиться слышать других. И ни в коем случае не притворяться, заговор раскроется и тогда станет еще обиднее и больнее, и также не будет билета назад. Но присущая человеческой расе гордость ошибочно навязывает свое мнение, глупо потешая себя мыслью, что должны слушать только ее и никого другого. И все поклоняются этому идолу, набирая полный рот слюны, чтобы побольше плюнуть в лицо тому, кто просит выслушать его, развлекая таким способом свою гордыню и себя заодно. Но гордость умирает раньше, чем человек, и тогда уже смеяться не с кем, да и не над кем, разве что только над собой, над неисправимой ошибкой и неизбежностью. Даже если смеяться последним, все равно не поможет.
В жизни можно вернуть все, кроме двух вещей: прошлого и времени, хотя и то и другое, относится к времени. Нельзя отмотать пятьдесят лет назад и сказать: «Я тебя слушаю». Как же саркастически противно и обидно смотреть видео о квантовых, временных прыжках, понимая невозможность сего бытия и жалеть об этом с веревкой на шее.
Прошлое можно поворошить, словно скошенную сухую траву на лугу, но как бы ее не ворошили, она никогда не начнет расти снова, также и с человеческим прошлым. Можно посмотреть, какой цветок был красивым, а какой дотошным уродом, но изменить их уже нельзя. Надо было смотреть и исправлять тогда, пятьдесят лед назад, и слушать. Там, в небытие прошлого существовал шанс не оплакивать незабываемое в будущем. Но кому же под силу разглядеть этот шанс, когда телом правит гордость? А ведь можно было бы научить и гордость показывать свой нос, только тогда, когда это действительно было надо, а не ходить всю жизнь с вздернутым до небес носом, отталкивая от себя всех. А потом, сидеть в темном углу, с опущенной головой и призывая к себе кого-нибудь, только вряд ли кто придет.
Левиафана такая перспектива совершенно не пугала, он уже несколько веков был одинок и, в принципе, привык к новой форме существования. У него была куча времени, и он сумел научиться слушать, но только того, кого хотел.
С Лилит его история сложилась совсем иначе. Он не мог слушать только ее, ему хотелось, чтобы его тоже слушали. Но это была невыполнимая для девушки задача. Пока она, с пеной у рта, заставляла его слушать ее, Левиафан глубоко думал о своем и не желал ее слушать.
«Красота, Лилит. Меня моя красота уже погубила, и твоя тебя погубит. Уж слишком эта красота развивает самолюбие, а потом из-за него приходится страдать тебе и окружающим. В красоте нет постоянства, даже когда ты его хочешь, оно обходит тебя стороной, потому что слишком загляделось на твое сказочное лицо, забыв зайти к тебе внутрь. Твоя красота, Лилит, погубит меня. А мне этого так не хочется, но я ничего не могу с собой поделать. Столько веков я мечтал иметь эту красоту и вот она…Она манит меня, как чертовых мотыльков к огню, и они попадаются в ловушку, обжигая себе крылья или угождая в паутину, не заметив ее. И я уже не раз обжигался, и, все равно, возвращаюсь к тебе. Твой дьявольский характер, твое ангельское лицо, твоя божественная фигура, все это вместе составляет неописуемую картину. А я, как нормальный мужик, не могу пройти мимо столь редкой птицы. Если я сейчас уйду, скорее всего, потом я буду проклинать себя и осуждать. Но с тобой просто невозможно. И с одной стороны, мне это нравится, а с другой…я бы хотел взять в руки нож и изуродовать тебя, может, в таком случае, ты бы отпустила меня? Сможешь дать шанс пройти мимо…Но сейчас я не могу пройти мимо. И к моему несчастью, ты это понимаешь, лучше, чем я, и никогда не отпустишь меня. Пока тебе самой не надоест. Я раб твоей красоты, тайный поклонник твоего характера, явный ненавистник тебя в целом, за то, что ты меня так сильно приковала к себе. Я скучаю по той осени, когда я еще мог просто посмотреть на тебя, как на творение и уйти…но сейчас – нет. И что бы ты ни говорила, я всегда буду с тобой ссориться, потому что ты без этого не сможешь выжить. Но я не готов уйти, не готов дарить тебе жизнь с кем-то другим, не готов сам отпустить тебя. Хоть я и слегка подустал от этой войны».
Левиафан устало сел в кресло и с улыбкой посмотрел на девушку. Затем приложил палец к губам. Ему захотелось отдохнуть от ее голоса.
– Как же я жалею, что не выстрелил тогда тебе в голову! Ведь все было в моих руках, и сейчас бы мне не пришлось выслушивать поток несвязных мыслей. Лилит, тебе все равно не удастся высосать из меня ни одного грамма вины. Так что заканчивай, а то у тебя к вечеру язык отсохнет и голос сядет, а по твоей логике, я снова буду виноват в этом. Присядь, выпей водички, успокойся. Я же здесь, никуда не ухожу. – Сказал он успокаивающим голосом, демонстративно расслабляясь в кресле.
Лилит, не сводя с него глаз, потянулась за кружкой с чаем, затем подошла к нему и плюхнулась на колени, крепко обнимая его шею.
– Вот как! – заинтересованно взглянул он на нее, улыбаясь и поглаживая по спине.
– Я тебя больше никуда не отпущу… – прошептала Лилит, глядя ему в глаза.
– Я понял, Лилит, понял. Я же все-таки не умственно отсталый, такое количество раз услышать это предложение и не понять его. Все. Я никуда не ухожу…– Левиафан замолчал на мгновение и таинственно улыбнулся. – Почему я не смог выстрелить? – загадочно протянул он, откидываясь в кресле и закрывая глаза.
– Меня вот больше интересует вопрос, почему я не смогла выстрелить себе в голову! Ведь я была решительно настроена и даже не очень понимала, что делаю, но мне хотелось нажать на крючок…Но я не смогла…– ответила Лилит, гнездясь на его коленях.
– Ну с тобой-то все понятно как раз! – ответил он не открывая глаз, продолжая полулежать в кресле. – Работу твоего подсознания я сумел проследить. В одном человеке может находиться несметное количество чувств и эмоций, но чтобы выстрелить себе в голову, нужно всего лишь два: сила и слабость. Только слабый человек может додуматься до мысли покончить с собой, и только сильный человек сможет нажать на крючок пистолета, который находится у его виска. Чтобы набраться слабости, надо очень сильно устать от жизненной боли, терзаний и возможно даже потерять себя. Чтобы набраться силы, надо очень хотеть, действительно и по-настоящему хотеть избавиться от боли, терзаний и от поисков себя. Если хоть какое-то из этих качеств отсутствует, спусковой крючок никогда не нажмется. Что касается тебя, скорее всего, у тебя отсутствовали оба качества. Потому что, когда я вошел дом, пистолет был направлен на меня. Потом, ты осознала, что эта вещь не представляет для меня никакой угрозы. И от безысходности ты приставила его к своей голове, сама того не понимая. И в тот момент, твое подсознание взяло на себя роль главнокомандующего в организме и не позволяло спустить крючок. Но ты это сделала моим пальцем, и я даже знаю, почему. Когда пистолет был у твоей головы, ты даже не пыталась до него дотронуться, потому что твое хитрое подсознание опасалось, что оружие может выстрелить, и шансов выжить в таком случае не будет. Но как только я убрал пистолет от головы, ты сразу же нажала на крючок моим пальцем, и в очередной раз доказала, что ты слишком мне доверяешь. Опять же, подсознание скомандовало рукам сделать это, потому что понимало, что появилась огромная возможность быть спасенной от пули по средствам меня, и я это сделал. Если бы твоя голова имела хоть одно малейшей сомнение по поводу меня и моей скорости, она не позволила бы рукам трогать пистолет. Если у тебя не будет уверенности, что тебя успеют спасти, ты никогда не сможешь покончить с собой. Ты слишком самовлюбленная, ты слишком дорожишь жизнью, хоть ты ее особо и не ценишь. Но есть еще одна категория лиц, у которых нет ни сил, ни слабости, одно только бесстыдство, которое мучает смерть и других людей. Такие двуногие, перед тем как, например, повеситься, обзвонят весь мир и расскажут, что хотят умереть. Они изнасилуют всех окружающих, предупреждая о времени суицида, позвонят во все больницы, чтобы скорая помощь была уже перед дверью в нужный момент. И только после этого, они смело прыгают со стула, с петлей на шее. И то, прыгают они не далеко, чтобы если что, вдруг дверь заклинит, успеть вернуться на стул. Ну, или у них в кармане лежит остро заточенный ножик. Человек, который действительно, хочет, свести счеты с жизнью, никого не предупреждает об этом. Испражняясь себе в штаны от страха, он лезет на стул и потом отбрасывает его, как можно дальше, чтобы не было шансов отсрочить долгожданный конец. Все остальные лже-самоубийцы вызывают один лишь смех, а они так хотят, чтобы их пожалели и начали отговаривать всевозможными способами от самоубийства. Ничтожные и никчемные люди, таких я больше всего ненавижу, те, кто напрашиваются на жалость и комплементы, типа «ты должен жить», «жизнь без тебя будет скучать» и так далее. Вообще-то жизни глубоко плевать на тех, кто ее ненавидит, кто любит, кто страдает, кто радуется. Нет ни одного закона, который заставил бы человека жить, если он действительно не хочет жить. Надоело жить, исчезни, но не мешай другим жить спокойно своим нытьем и переигранным горем. Если бы я работал на скорой помощи, и меня отправили туда, где суицидник обещается покончить с собой, я бы приехал к нему домой и с наслаждением смотрел, как он, корчась, болтался бы в разные стороны на веревке, умоляя глазами снять его. Смотрел бы, как вытекает из неправильно вскрытых вен, кровь, и не наложил бы ни одного жгута. А начальству говорил бы, что я не успел, и пациент умер!
– Но ты не смог смотреть и ждать, когда я выстрелю себе в голову, ты отобрал пистолет.
– Ты относишься к категории людей, которых я люблю, и ты там одна, первый и последний человек. Пистолет я у тебя отнял, так как чуть-чуть нервничал, что вдруг ты выстрелишь в меня. Ты же мерзавка, Лилит! – Левиафан улыбнулся и, наконец, открыл глаза.
– Я? Мерзавка? – удивилась она, глядя в его глаза.
– Угу. Самая настоящая мерзавка!
Лилит улыбнулась и уткнулась ему в плечо. Она хотела нежности, в кои-то веки ей захотелось ласки. После такой негативной встряски им обоим хотелось просто побыть друг с другом, тихо-тихо, словно они в сказке, где влюбленные никогда не ругаются, а только принц на коне постоянно спасает свою принцессу, и ему это в радость.
– Отнеси меня в спальню – шепотом попросила Лилит, прижимаясь к нему.
Левиафан мгновенно открыл глаза и растянулся в блаженной улыбке.
– А вот это с удовольствием! – он быстро встал, вместе с ней, и понес девушку на второй этаж.
Она была для него пушинкой, которая имела большой моральный вес, но не в собственной физике. Килограмм сорок-сорок пять, максимум пятьдесят, и вампир обожал и ненавидел каждый грамм ее тела. Он запутался сам в себе, в своих неоднородных чувствах.
Как только он положил ее на кровать, она тут же уснула, провалившись в глубокий сон. Ей снова снилась ссора с Левиафаном, и она опять переживала всю боль заново, но проснуться не могла, потому что организм обессилил за последние дни без сна, и ему необходимо было восстанавливаться.
Левиафан лежал рядом и разглядывал ее лицо. Даже не глядя на экран телефона, вампир писал смс немецкому другу: «Dalogich. F"unf Tage sp"ater bin ich hier…bei ihr. Wieder. Es freut mich. Und immer wieder werden wir wieder von vorn anfangen…»13