Экспериментальная космическая станция на орбите
Шрифт:
Учеба и спорт, спорт и учеба чередовались все эти годы. Короткие летние каникулы, лагеря, экскурсии в Третьяковку, выступления в Лужниках, бесконечные споры о будущем науки, ну и об астронавтике, конечно. Зачитывались Толстым и Хемингуэем, Бёлем… Обсуждали, спорили.
Помните извечный спор: физики и лирики. Так вот, он умел видеть поэзию в науке. Автоматика – это не только провода и датчики, чувствительные элементы и сложные схемы. Автоматика – это целый мир, полный мудрости, счастья и волнений.
В день, когда стартовал спутник № 1, Алексей уже работал инженером на одном
12 апреля 1961 года, когда полетел Ю. Гагарин, Алексей отчетливо представлял всю сложность и значимость этого события. Для него оно означало: путь открыт. И хотя он и раньше понимал, что это обязательно должно произойти, тем не менее все разговоры о случившемся, сообщения радио, публикации в газетах воспринимались как что-то фантастическое, почти сказочное. На практике свершилось то, к чему был подготовлен ум, но чего не испытывало еще сердце.
Так уж устроен человек, что каждый по-своему относится к удивительным событиям века. Одни гордятся ими как своими достижениями, иногда вполне законно. У других они вызывают взрыв восторга на день-два. Третьи только ахают: «Везет же людям…» Алексей принял полет «Востока» как вызов лично ему. Тогда и сказал себе: «Буду космонавтом-испытателем».
Сказал… Сказать легко. А как это сделать?
В Звездный он попал позже других. Точнее, много позже, когда штурм космоса, полеты пилотируемых кораблей вошли в систему научного подвига страны, стали звеньями далеко идущей и строго рассчитанной программы исследований.
Но «опоздание» (рискнем назвать его так) не сделало для него исключения. Не сделало исключения и то, что трижды уже стартовали в космических кораблях люди, чья профессия не была связана с авиацией. Прошел через все испытания: центрифугу и сурдокамеру, тренажеры и невесомость, полеты на специальных самолетах и прыжки с парашютом…
Лестница в космос не из коротких. На ней много ступенек. И закон таков: перескакивать через них нельзя, шагать надо только по всем по порядку, снизу вверх.
Константин Феоктистов: «Каждый полет – это большая исследовательская работа, путь к более широкому познанию тех законов, которыми определяется движение корабля, функционирование его систем, агрегатов – всего сложного бортового комплекса. Естественно, что чем полнее будет информация, собранная в космосе, чем квалифицированнее будет ее оценка, тем успешнее люди будут продвигаться по космическому пути.
Елисеев – инженер с большим техническим кругозором, конструкторской стрункой, наблюдательный, с тонкой интуицией. Это человек страстный, увлекающийся и в то же время хладнокровный и рассудительный.
Он умеет мечтать и, если хотите, фантазировать. А именно эти качества, когда они базируются на фундаменте больших знаний, позволяют заглядывать в будущее и отчетливо видеть перспективы настоящего.
Естественно, что подготовка к полету потребовала от него большого напряжения, мужества, воли. Он скрупулезно учитывал все рекомендации
Космонавт-16
«Невезучий ты, Женька», – говорили ребята, Да и сам он чувствовал, что невезучий. Надо же такому случиться: сбил носовой стойкой два фонаря световой системы, чуть не вспорол «живот» самолету. А все почему? Замечтался на посадке. Бывает такое блаженное состояние. Летишь и задумаешься вдруг о том, как хитро устроен мир, «Тонны металла, тяжесть тяжеленная, а в воздухе держится легко, послушно, податливо. Что хочешь, то и делай. Чуть «ногу дал» или ручку потянул – среагирует сразу: верх – низ, право – лево. А кругом небо…»
Почему он стал летчиком? Ну, почему? Случайно? По принуждению? Ни то и ни другое. А что же?
…Деревенька, где родился и рос, маленькая, глухая. Название, правда, звонкое – «Пруды» и с историей связано. Рядом Куликово поле, то самое, на котором сражалось против иноземных полчищ «железное» войско Димитрия Донского. Женька любил приходить сюда и, усевшись поудобнее на каком-нибудь бугорке, рисовал в своем воображении картины былых боев, блеск кольчуг, скрежет металла. Перед глазами, словно мираж, мчались закованные в броню всадники-богатыри с пиками в руках, громили врагов, и неслось над огромным полем громогласное, раскатистое «ура!». А может, в те времена не кричали «ура»? Ну тогда кричали что-нибудь другое. В тишине сражения не происходят.
Женька ложился на траву и прикладывал ухо к земле. Старая бабка говорила, что земля поет, нужно только уметь ее слушать. Он слушал. Долго, напряженно. И тогда начинало казаться, что откуда-то издалека приходят низкие, отрывистые звуки. Земля вздыхала под тяжестью конницы Димитрия Донского. Ближе, ближе… Женька напрягал слух, а потом вдруг оказывалось, что это гонят табун колхозных лошадей. Тогда с досадой ворчал на бабку и ее сказки.
В сентябре 1941-го Женька должен был пойти в первый класс. А тут война с фашистами. Правда, поначалу она не очень чувствовалась. Зарево боев полыхало где-то далеко. Но ветер с запада доносил и до Прудов гарь пожарищ, тревожные раскаты орудийного грома.
Война… Страшная, суровая. Как-то сразу повзрослели вчерашние мальчишки. Морщинками сошлись к переносице брови, потухли в глазах безмятежность и озорство. Война! Черной лавиной надвигалась она со всех сторон. Небо, набухшее от дыма и пороховой копоти, опустилось к самой земле, давило на вершины деревьев, рваными кусками плыло по глади прудов.
Самое страшное пришло неожиданно. Оно мчалось на мотоциклах в лягушачьего цвета рубашках с засученными рукавами, в темных очках и с автоматами на шее… Деревня словно вымерла. В узкую прорезь чердачного окна Женька видел кусочек пыльной улицы и их соседа – Одноглазого. Так звали в деревне бывшего кулака. Он был единственным, кто вышел встречать оккупантов с хлебом и солью.