Экспериментиум

Ночь, улица, кирпичная стена. Из канализационной решетки поднимаются клубы пара. Сбоку, над тротуаром, нависает изогнутый фонарь, будто тяжелое, спелое яблоко пригибает ветку. Призрачное сияние сбрызгивает древнюю кладку и асфальт – очерчивает небольшую сцену. Посреди ее вытянутая тень. Пахнет сыростью, цитрусовыми духами, гниением, совсем рядом капает вода, и ровным гулом отзывается автострада.

Слышится женский вздох. Скорее ласковый, чем уставший. Тень на стене шевелится и частично разделяется на две. Первая – крупнее, мощнее, видимо,

– Кажется, я только этого и ждала весь день, – говорит женщина, и голос у нее низкий, вибрирующий, по-детски восторженный. – Или всю жизнь? Столько раз представляла, каким будет мой… мой… – она запинается, – столько раз выстраивала это в голове, а потом соглашалась на меньшее, думала, ладно, обойдусь, и так неплохо. Нет, плохо, плохо! Как крыса, подыхающая в темном лабиринте. А сейчас хорошо, просто хорошо, и не как… когда люди задыхаются от счастья, а просто тепло и хорошо. Мне хорошо в этом крохотном тупичке, Бог знает где. Будто шла, шла и могу наконец прилечь, могу отдохнуть. Минутка счастья на дне грязной лужи. (внезапно) Хочешь томатный сок? Я купила на обед, но не успела поесть. И бутер еще, такой, в пластиковой коробке. Не хочешь?

– Не хочу. Иди ко мне.

Две тени вновь сжимаются в одну, и она кажется тоньше, напряженней, чем в прошлый раз.

– …постой. Нет, постой, только не целуй, – странным, нервным голосом просит мужчина и отодвигается. – Поцелуешь один раз, и все, назад пути нет. Господи, ты красивая. Красивая. Господи, как меня к тебе тянет. Потому и… Нет, то есть. Не потому. Стой. Да стой же, я тебя прошу: ТАК нельзя.

– О, неужели ты опять за старое? Ну а как иначе, глупыш? Мы не можем в открытую.

– Не можем, – будто эхо повторяет собеседник.

Повисает долгая пауза. Силуэт его подруги роется в карманах, достает сигареты и закуривает. Когда она стряхивает пепел, на стену летят огненные искорки. Порой дует ветер и скулит в жестяных водостоках, как раненая собачонка, – в такие минуты из прически женщины выбиваются локоны, и тени их подрагивают на фоне кирпичей.

– Что ты хочешь сказать? – голос нарочито бесцветный.

– Что все не так, как должно быть.

– Не так? Что не так? Не так хорошо? Не так… – она поворачивается лицом к тротуару, точно думает над следующим словом, а хвостик волос прыгает из стороны в сторону. – Не так прожарено? Недосолили, недоперчили, не полили соусом – что?

– Успокойся. Господи, ты чудная. Ты очень чудная.

– (недовольно) Угу. Зачем ты меня оскорбляешь?

– Нет! – тень мужчины поднимает руку ко лбу. – Не думал даже. Ты что? Я… Ну пойми, мы не можем так видеться. Это не нормально. Мы не должны так.

– Да? Тогда что? – тон собеседницы едкий, вызывающий. – Ресторан? Отель? Париж? Рим? О, придумала: поход в горы. Какие у нас есть горы? Карпаты? Или это не наши? Там нужен загранпаспорт? Нуже…

– Прекрати! – это звучит тонко, скорее, жалобно, чем сердито. – Мы не можем так видеться, это неправильно. ЭТО НЕ-ПРА-ВИЛЬ-НО.

– Что может быть неправильного в чистом и светлом чувстве?

– Оно будет не такое уж чистое и светлое, если мы (смущенно замолкает) перейдем границу.

– Да? Тогда, может быть, не стоило и заикаться о том?

– Что? Ка… Что? Господи, ты невозможная.

– О, теперь я невозможная. А когда-то была "красивая". Как я пала. Прошла жизненный путь среднестатистической жены за три минуты.

– Ты не моя жена! Ты моя сестра!

Наступает тишина, силуэт мужчины ходит из стороны в сторону. Собеседница взамахивает рукой, и о стену, вспыхивая, ударяется сигарета. Взрывается снопом алых искр, переворачивается несколько раз и с шипением падает в лужу.

Женщина говорит тихо, будто себе под нос:

– В некоторых культурах это не помеха. Еву сделали из ребра Адама – она как овечка Долли была. И что? А египтяне только и выходили, что за сестер.

– Ка… Что? Какие египтяне? Нет, ну погоди, как ты себе это представляла? Через пять лет? Через десять лет? Двадцать? Эта же подворотня? Эта? Эта же, потому что рассказать – сама знаешь – нельзя. Через сорок лет?

– Ты сам выбрал эту подворотню. Сам, как и в прошлый раз. А я ничего не представляла. Хоть раз в жизни я не хотела ничего представлять и о чем-то думать. И надеялась, что ты поступишь так же. О, видел бы ты свое лицо. Будто тебе на штаны кипяток вылили.

Мужчина вздыхает и говорит медленно, тщательно подбирая слова:

– Мы не можем сделать это… эту… эти…

– Мы не можем трахнуться?

– Господи, ты меня доведешь! Почему тебе обязательно нужно доводить меня?

– Что? Я просто закончила фразу, – тень женщины элегантно чешет ногу (насколько это вообще можно сделать элегантно). – Ты у нас всегда был самый стеснительный в семье. Самый добрый, сильный, красивый – да, ты всегда был красивее меня, – и самый стеснительный. Из-за этого люди помыкают тобой, как ты не поймешь?

– Прекрасно. Хватит. Мы забываем обо всем и ведем себя в дальнейшем как обычные родственники. Мы никогда это не вспоминаем, никогда об этом не говорим. Хватит.

– Всегда поражалась, как ты умеешь вставить этакое словцо. "В дальнейшем". Что оно вообще значит, это "в дальнейшем"? И почему не говорят "в ближайшем"? В дальнейшем ближайшем. Нет, что оно значит все-таки? Через минуту? Час? День? Год?

Дует промозглый ветер. На освещенную часть тротуара влетает листва, фантики, стикер со стилизованной картинкой взрывающегося вертолета. Стикер кивает в разные стороны, будто раскланивается, делает кувырок и мчится дальше.

– День, – бросает устало мужчина. – Тебя устроит один день?

– Нет, меня не устроит день. Ты обещал, что этого не повторится. (повышает голос) Ты обещал! Ну посмотри – это уже было, и ты обещал, что больше не станешь доставать меня. Почему ты опять все портишь? Либо мы родственники, либо нет – можешь ты хоть на что-то окончательно решиться? Вот тебе темный переулок, вот я – приставь меня к стене и сделай хоть один-единственный раз свое дело. Хочешь? О, по глазам вижу, что хочешь. Или забудь это, но забудь навсегда, потому что ты не можешь дергать меня всякий раз, когда тебе неймется, а потом идти на попятную. Решись уже! Или мне самой все сделать? (голос ломается) Я вообще не хочу, чтобы мы притворялись, будто ничего нет. Можно молчать, но чувство остается.