Экзамен
Шрифт:
Объявление было написано от руки (зелеными чернилами) и приклеено к дощечке, которая, в свою очередь, была прикручена к решетке над входом на улице Коррьентес:
«Фирма не несет ответственности за регулярность движения поездов».
– Какая фирма? – спросил Хуан, разъяряясь. – Разве эта мерзость не государственная?
– Писал какой-нибудь десятиразрядный служащий.
– В безумной спешке, – сказал репортер. – Зелеными чернилами. Какая пакость.
– Ладно, пошли, – сказала Клара. – Как-нибудь довезут нас до центра. Хоть и без ответственности.
По скользкой лестнице они
– Уже несколько дней не убирают, – сказал репортер. – Я бы зажал нос классическим жестом —
если бы из-за этого не пришлось открывать рот, что еще хуже. Я всегда считал, что запах – это вкус, только ущербный; если запах вдыхаешь ртом, можно почувствовать вкус запаха, а представляете, какой вкус у этого желе?!
– Слишком ты деликатный, – сказал Хуан. – Сразу видно, не проходил военной службы.
– Не проходил, – сказал репортер. – Зато часто хожу на футбол. Че, остальные-то палатки закрыты. Вот это новость: палатки закрывают, когда людей мало или вообще нет.
– Ты думаешь? Смотри, какое столпотворение у стойки.
– Еще бы. Я убедился, что испанцы дышат языком и умирают от удушья, если не могут говорить, —
а вот буэносайресцы дышат желудком. Едят, едят, сколько едят, мамочка родная! «Baby beef» [71] – слышали вы подобное где-нибудь еще?
71
Беби-говядина (англ.).
– Машина по производству какашек. Кто нас так назвал?
– Тот, кто проходил мимо этого бара. Че, беру назад все свои слова. Эти люди не едят.
Издали они увидели, как две девушки помогали подняться поскользнувшейся женщине. Репортер был прав. Люди в баре складывали что-то в пакеты, а толстый продавец в грязном плаще торговал.
– Закупают съестное, – сказала Клара и почувствовала страх, —
и ощутила, как рука Хуана сжала ей локоть.
– Ну и сукины дети, – сказал репортер. – Где здесь телефон? Это же начало черного рынка.
– В вашей газете, конечно, знают об этом, – сказала Клара с горечью. – У вашего Дирека, наверняка, гараж забит мешками с сахаром и картошкой.
– Чтоб они сгнили, – сказал репортер. – Хуан, дорогой, есть монетки?
– Две.
У начала лестницы валялись скомканные газеты, палка от швабры и обложка журнала «Куэнтаме». Из шахты туннеля донесся лай. Клара взялась, было, за перила, но с отвращением отдернула руку: они сочились жижей.
– Возьми вытри. – Хуан протянул ей носовой платок и поддержал под руку. – Это мне напомнило случай: однажды ночью я вошел к себе в комнату и в темноте взял со стола ноты Седьмой симфонии, у которой есть еще одно название – «апофеоз танца». Я взял ноты в полной темноте и вдруг почувствовал: что-то шевелится в ладони. Представляешь мою реакцию: Седьмая полетела в угол комнаты, а я как сумасшедший шарил выключатель. Когда я увидел
– Я полагаю, – сказала Клара, – ты стер в порошок злополучную Седьмую.
– Нет, че. В таких случаях надо сдерживаться.
– Слышишь лай? – спросил репортер.
«Представить только, что было время, когда меня волновал Сезар Франк, – подумал Хуан. – И мне нравилось пралине…» А Клара думала: «Лай – Бетховен – дом в Кастеларе – Моцарт – „Турецкий марш" – рожки в Пятой симфонии —
все это имело смысл —
непонятный —
глубокий (колодец в лунном свете, жабы) —
гранат-карбункул, слова, прекрасные, как карбункул,
как самоцветы —
прикосновение, да, это было —
видение, кто может сказать, о чем – собачий лай,
для чего
видение, прикосновение в ночи, стук
сердца и никаких слов – родник —
обнаженная жизнь —
Так лает, так стучится в дверь судьба —
жизнь, точно
недвижное падение в музыку —
в водоворот звуков,
имеющих название: жар души, красота, останься, завтра —
смерть, самопожертвование, самоцветы, Сандокан» —
– Осторожно, – сказал им сторож. Они наткнулись на него у лестницы, видимо, он дежурил у выхода на платформу. – Очень возможно, что бешеный.
– Кто, – сказал репортер, – этот пес, что ли?
– Да. Они прибегают из туннеля, этот сегодня уже пятый.
– Раз лает, значит, не бешеный, – сказал Хуан, который читал жизнеописание Пастера. – Пес, страдающий водобоязнью, – существо издыхающее, глаза у него налиты кровью, и кусает он потому, что не может плакать.
– Вы шутите, а вот тяпнет за ногу…
– Пятый за день? – спросила Клара. – А откуда они берутся?
– Не знаю, уже несколько дней такое творится.
Вон смотрите, тащится.
Инстинктивно они отпрянули. Пес брел по платформе, тощий и лохматый, голова опущена к земле, язык болтается тряпкой. Немногие пассажиры, ожидавшие поезда на платформе, закричали, чтобы привлечь внимание дежурного, и тот суетливо замахал шваброй. Пес остановился метрах в двух от швабры и одышливо заскулил. Вполне мог оказаться и бешеным. Из глубины туннеля ему приглушенно ответил лай.
– Как они сюда попали? – сказала Клара, прижимаясь к Хуану.
– Эти куда только не влезут, – сказал дежурный, не сводя глаз с пса. – Я уже десять раз звонил на центральную станцию, чтобы прислали живодеров и отстреляли собак, да там, видно, спят. А еще эта заваруха с поездами, в Агуэро поезда столкнулись, ну и жизнь пошла.
– Наверное, бегут от жары, – пробормотал Хуан.
– А может, от тумана. Спускаются в темноту. Но почему лают, почему у них такой тоскливый вид?
– Бедный пес, – сказала Клара, глядя на собаку: та, тяжело дыша и дрожа, легла на край платформы и озиралась.
– Не бешеная, так сбесится, – сказал репортер. – От жажды и от страха. Че, погляди-ка там, в глубине, в глубине туннеля.
Из глубины туннеля, почти у самой земли, на них смотрели два глаза. Секунда-другая, и показался белый ком – из туннеля бежала собака. Послышался гул – с запада шел поезд.