Шрифт:
Серый зимний свет декабря разливается над Петербургом. В многочисленных казармах – гомон, суетятся чернорясые батюшки, прохаживаются офицеры, нервно теребя перчатки.
У Театрального училища, возле черного хода, фыркают лошади, бьют копытами истоптанный снег. Катя выбегает после ежеутреннего класса – одна, отпросилась пораньше. Машет кучеру казенной кареты – доберется пешком.
Мерзлый канал в прозелени льда, слепые от сырости окна. Кое-где на набережной – лужи слякоти в снежном крошеве. Падают липкие хлопья.
С треском подков пролетает верховой фельдъегерь, жмутся к стенам прохожие.
Скрипит тяжелая парадная дверь.
В открытой нижней гостиной – господин Майков, директор театров. Катя наспех делает книксен и взбегает по лестнице. Ее квартира не заперта – она успела!
Граф Милорадович стоит у окна и смотрит на хмурое небо. В городе праздник – присяга, и разномастные слухи галками вьются вокруг Адмиралтейской иглы. Здесь ли место сейчас генерал-губернатору?
Катя падает в кресло, торопясь, нога за ногу, стаскивает ботики и, вскочив, начинает прыгать, скрещивая щиколотки в лентах бальных туфель. Четыре антраша на шестнадцать счетов – и снова, и выше…
– Промочила ноги, – хохочет, задыхаясь, тянется, переломившись в талии, обнимает себя под колени.
– Бог мой, Катюша! Зачем же ты так бежала?
Ясный взгляд из-под мокрого капора.
– Боялась, вы уйдете.
– Не сейчас, душа моя, – он улыбается в ответ.
Мазком красок среди простой гостиной – ворох цветов в вазе. Катя смеется, поднимает руки, идет навстречу арабесками Амура из «Зефира и Флоры», ее детской дебютной партии. Каждый шаг – на четверти стопы, в равновесии, под распахнутым пальто дрожит у колен пышный край сценической юбки. За узкими туфлями остаются на паркете сырые следы.
– Бог мой, с класса – и с мокрыми ногами? Тебе надо переодеться.
Плывет под серым небом золотой кораблик на шпиле. От рукавов пальто, от широких полей капора пахнет сыростью, декабрем Петербурга, а губы под губами – теплые…
Отстранившись, он толкает ее в кресло.
Сверху вниз Катя смотрит на генерала перед собой на коленях. Испуганно перебирает ленты капора под подбородком.
Милорадович проводит ладонью по влажной ткани чулка, пальцами разминает усталые мышцы, гладит крепкое колено под пышной юбкой. В любую минуту может войти горничная, подняться снизу – господин Майков. Что скажут, застав генерал-губернатора у ног содержанки? Глаза у Кати круглятся от нарастающего испуга, голос дрожит, но она говорит как можно небрежнее, будто все хорошо:
– Эх, жалко! Пропали туфли.
Мокрый узел завязок затянулся намертво, хоть режь. Щиколотки и пальцы – ледяные от стылой лужи. Сбросив капор и выпутавшись из пальто, Катя морщится, изгибается в талии, поднимает подол. Отстегнув подвязки, скатывает мокрые чулки. Меняет ногу, тянет носок на себя – смешно, как скоморохи в дивертисментах на русскую тему.
Милорадович долго растирает в ладонях натруженные ступни. У Кати лишь едва колеблются ресницы да повлажнели глаза – ей больно, но балетные терпеливы.
Горничная приносит сухие чулки, толстые, нагретые у печки, и грубошерстное вязанье обнимает усталые ноги. Катя счастливо вздыхает, напуская чулки на лодыжках в теплые складки. Шевелит пальцами, блаженно тянется.
– Согрелась?
Она кивает. На губах дрожит невысказанный вопрос.
– Я свободен, – уверенно говорит Милорадович. – Государь перенес время присяги.
– Приказать кофе?..
Он знает Катю насквозь. Кофе так кофе. Отличный предлог занять кресло в уголке и смотреть, как, выходя на середину и начиная экзерсис, она приседает – низко, точно перед балетмейстером на ежеутреннем классе…
Первая позиция. Плывут за окном серые облака. Руки у Кати подняты кругло, взгляд провожает движение кисти и медленно гнутся колени. Гран-плие. Восемь счетов вниз. Раз.
Милорадович дергает галстук, смотрит сквозь, будто ждет чего-то.
Два. Тянет мышцы, теплом обдает напряженную спину.
Три. Чашка с кофе тоненько звенит фарфором о блюдце.
Конец ознакомительного фрагмента.