Экзорцист. Лучшие мистические рассказы
Шрифт:
– Будем торчать здесь все шесть часов, – проговорил Донелли, – пока прилив не стронет лодку с места. Звать на помощь нет смысла. Если даже нас услышат, никто сюда не доберется. Приходится мириться с обстоятельствами. К счастью, солнце жарит вовсю, грязь подсохнет и мы сможем хоть немного ее облупить.
Перспектива не радовала, но делать было нечего.
Неожиданно Донелли добавил:
– Хорошо, что у нас при себе закуска, а главное, виски – ведь это самое насущное. Слушайте, дружище, больше всего мне хочется смыть с наших рук и лиц эту мерзость: она воняет так, что куда там помоям с кухни самого сатаны. В корзинке была, как будто, бутылка кларета?
– Да, я положил.
– Тогда самым лучшим
– Вода совсем отступила, – заметил я, – ею не умоешься.
– Ну вот и откройте «Сен-Жюльен».
И вправду делать было нечего. От мерзкого запаха нас мутило. Я вытащил пробку и мы совершили омовение кларетом. Потом вернулись на свои места и печально уставились друг на друга. Шесть часов среди ила в устье Блэкуотер – нескончаемый срок! Разговаривать не хотелось. Прошло четверть часа, и майор предложил закусить. Мы занялись содержимым корзины, разумеется, уделив особое внимание бутылке виски. Как же иначе, если мы промокли до нитки и перемазались в дурно пахнущей грязи.
Покончив с курицей и окороком и осушив емкость с виски, мы заняли привычное положение визави. Важно было следить за равновесием. На сей раз майор Донелли настроился на разговор.
– Должен вам сказать, – начал он, – что ни в Колчестере, ни в Челмсфорде я не встречал человека ученей и приятнее вас.
Привожу эти слова только из-за рассказа, который за ними последовал.
Я отозвался – осмелюсь заметить, покраснев, хотя и так был красен после кларета. Я отозвался:
– Вы мне льстите.
– Вовсе нет. Я всегда говорю то, что думаю. Вы приобрели массу знаний, вырастили свои крылья и облеклись в цвета радуги.
– Бога ради, о чем вы? – удивился я.
– Известно ли вам, что все мы когда-то вырастим себе крылья? Уподобимся ангелам? Из какой основы, по-вашему, разовьются эфирные крылья? Из ничего они не вырастут. Ex nihilo nihil fit [1] . Не думаете же вы, будто материалом им послужат курица и окорок?
– Или виски.
– Или виски, – кивнул майор. – Как вам известно, то же относится и к личинкам бабочки.
1
Из ничего не происходит ничего (лат.).
– Вот уж не пробовал, – заметил я.
– Я уже не про пищу, я о гусеницах. Всю свою короткую жизнь эти создания заняты одним: едят, едят и едят. Возьмите капустный лист, весь в дырках – все, что возможно, выела личинка, и я скажу зачем. Она окуклится, за зиму произойдет превращение, и весной из куколки вылетит яркая бабочка. Цветные крылья насекомого на второй стадии его существования – это переработанный капустный лист, который сожрала личинка.
– Все так. Но какое отношение это имеет ко мне?
– Мы тоже находимся на стадии личинки. Только не вообразите себе, будто наши будущие радужные крылья произойдут из того, что мы здесь едим: окороков и куриц, почек, говядины и прочего. Нет, сэр, конечно, нет. Они формируются из поглощенных нами сведений, из всего того, что мы познали на первой стадии существования.
– Откуда вам это известно?
– Сейчас услышите. Однажды со мной произошла интересная история. Рассказывать довольно долго, но раз уж нам предстоит еще пять с половиной часов глазеть друг на друга, дожидаясь прилива и отплытия, то почему бы не скрасить это время, а заодно не помочь вам расцветить крылья, которые будут вам даны? Хотите послушать?
– Больше всего на свете.
– Сначала что-то вроде предыстории, – продолжал Донелли. – Без нее не обойтись, она подводит к тому, что для меня особенно важно.
– Бога ради, пусть будет предыстория, раз она так поучительна.
– Как нельзя более, – заверил он. – Но прежде чем я начну, передайте мне, пожалуйста, бутылку, если в ней еще что-то осталось.
– Виски больше нет.
– Ну ладно, что поделаешь. Когда я жил в Индии и переезжал с места на место, разбил я как-то где-то палатку. У меня был местный слуга. Забыл его настоящее имя, да оно и не важно. Я всегда звал его Алек. Прелюбопытный был парень, остальные слуги его уважали и побаивались. Считали, он духовидец и имеет связь с потусторонним миром. Он был честен по местным понятиям, то есть не позволял никому меня грабить, но сам, конечно, потихоньку приворовывал. В Индии к этому привыкаешь и перестаешь обращать внимание. Хорошо уже то, что он не позволял другим касаться моего добра. Так вот, как уже было сказано, я разбил палатку на самом, казалось бы, подходящем месте, однако ночью спал очень плохо. Словно бы по мне ползала сороконожка. Утром я пожаловался на это Алеку и велел тщательно осмотреть матрас и землю под палаткой. На лице индуса не дрогнул ни один мускул, но в глазах вроде бы мелькнула какая-то мысль. Тем не менее я тут же об этом забыл. Следующая ночь прошла не лучше, а наутро я обнаружил на своих панджамах прореху по всей длине. Я позвал Алека, показал ему порванное платье и снова пожаловался на плохой сон. «Ах, сахиб, – говорит Алек, – это все проделки Абдулхамида, кровожадного негодяя!»
– Простите, – прервал я Донелли. – Неужели он имел в виду нынешнего турецкого султана?
– Нет-нет, не султана, а его тезку.
– Прошу прощения. Но вы упомянули кровожадного негодяя, и мне пришел на ум султан.
– Нет-нет, это другой человек. Если угодно, называйте его другим Абдулом. Но я продолжу.
– Еще только один вопрос. Абдулхамид – это ведь не индийское имя?
– А я и не говорил, что индийское, – не без раздражения пояснил майор. – Конечно же, он был магометанин.
– Но имя скорее турецкое или арабское.
– За это я не отвечаю, я его не крестил. Я просто повторяю слова Алека. Будете придираться – брошу рассказывать.
– Не примите за обиду, – сказал я. – У меня есть несомненное право проверять качество материала, который пойдет на мои будущие крылья. Продолжайте; больше я не стану перебивать.
– Очень хорошо, условились. Вы подсыхаете?
– Медленно. Солнце печет, но сушит одну сторону.
– Со мной то же самое. Думаю, нам лучше поменяться местами.
Мы осторожно пересели, и каждый водворился на противоположном планшире.
– Готово, – заключил Донелли. – Как там со временем? Мои часы остановились, их залепило илом.
– Мои застряли в жилетном кармане; стану добираться – испачкаю пальцы, а мыть нечем; кларет весь вылили, а виски влили куда надо.
– Ладно, не важно; времени хоть отбавляй, успею все рассказать. На чем бишь я остановился? Ах да, Алек упомянул Абдулхамида – не султана, а распоследнего негодяя. Дальше Алек сказал, что и сам обладает острым чутьем на кровь, даже пролитую сто лет назад, и что моя палатка и постель устроены на том месте, где было совершено самое что ни на есть зверское преступление. А упомянутый им Абдул – преступник, на совести которого этих зверских деяний было видимо-невидимо. Разумеется, своего сиятельного тезку он не переплюнул, но у него и возможности были не те. На том самом месте, где я находился, этот кровавый лиходей разошелся как никогда: убил своих родителей, тетку и собственных детей. Его схватили и повесили. Когда его душа рассталась с телом, нормальным порядком ей полагалось бы войти в оболочку скорпиона или другого вредоносного существа, чтобы, усовершенствовавшись через ряд воплощений, снова достигнуть того уровня, который позволяет родиться в человеческом теле.