Элантрис
Шрифт:
– А столик заменить, напротив, легко и просто?
– Конечно! – парировала Шай. – Тут работы всего-ничего, пустяки: переписать историю стола так, будто бы за ним ухаживали и периодически обновляли.
Гаотона слегка замялся, а затем присел на колени, осматривая стол.
– Все эти резные узоры, инкрустация… изначально ничего такого не было.
– Я добавила немного деталей.
Признаться, Шай не знала, получилась ли трансформация полностью. Вполне вероятно, что через пару минут печать развеется, а стол опять станет прежним. И все же она полагала, что угадала прошлое предмета достаточно
«Конкретно этот стол, – думала она, – наверняка был подарком из далекого Свордена предшественнику Ашравана. Отношения со Сворденом потом испортились, стол убрали и забыли».
– Я не узнаю его, – выговорил Гаотона, продолжая рассматривать предмет.
– И не должны.
– Я очень долго изучал древнее искусство, – ответил он. – Это какой период, династия Виварэ?
– Нет.
– Копия работ Шамрава?
– Нет.
– Тогда что это?
– Ничего, – раздраженно произнесла Шай. – Это совсем не копия. Все тот же стол, просто лучше.
Подобное улучшение предмета считалось хорошим тоном в искусстве воссоздания, люди обычно хорошо принимали подделку, ведь она была как-никак лучше оригинала.
Гаотона поднялся со слегка озадаченным взглядом. «Он, наверное, опять думает, что мой талант растрачивается понапрасну», – подумала Шай раздосадованно. Она отодвинула пачку бумаг – всевозможные записи об императоре и его жизни.
Их принесли по ее просьбе. Все, что записано со слов придворной челяди. Шай не могла обойтись только официальными летописями. Ей нужна была правда и реальность, а не сухие строчки из хроник.
Гаотона вернулся на стул.
– Честно говоря, не понимаю, как такая работа может считаться пустячной. Я, конечно, осознаю, что переделать стол в разы проще, чем сделать то, что мы у тебя попросили. Но все же и то, и другое кажется мне непостижимым.
– Переделать душу человека – гораздо сложнее.
– Теоретически я, конечно, это понимаю. Но вот практически, в чем разница? Девушка посмотрела на него. Он хочет разузнать побольше о воссоздании. «Так он сможет лучше понять, насколько хорошо я готова к побегу». Конечно, он прекрасно понимал, что Шай постарается выскользнуть. Теперь они оба притворяются, что ничего не знают о замыслах друг друга.
– Хорошо, – сказала Шай. Она встала и подошла к стене. – Поговорим о воссоздании. Стены той камеры, в которой вы меня держали, выложены из сорока четырех разных пород. Все это для того, чтобы занять меня на максимально возможное время. То есть, чтобы убежать, мне пришлось бы придумать прошлое каждому блоку. Зачем мне придумывать прошлое камней?
– Затем, чтобы провести воссоздание стены и сбежать. Это же понятно.
– Хорошо. Но зачем переписывать историю именно каждого блока? – спросила она. – Ведь можно заменить один блок или несколько. Сделать потом какой-нибудь туннель или проход и удрать?
– Я… – он нахмурился. – Я не знаю.
Шай провела рукой по внешней стене комнаты. Покрашено… правда краска кое-где уже отходит. Отчетливо чувствовались отдельные блоки в стене.
– Все вещи пребывают в трех плоскостях, Гаотона: в физической, ментальной и духовной. Физическая ипостась – это то, что мы видим и чувствуем; это сам предмет, тот, что перед нами. Ментальная – это то, как мы воспринимаем объект, что мы думаем о нем, и то, что он думает о себе. А духовная плоскость – это душа объекта, сама его сущность. Это то, как этот предмет связан с другими предметами и людьми его окружающими.
– Так, постой, – вымолвил Гаотона, – я не верю в эти языческие байки.
– Да, конечно, вы служите солнцу, – ответила Шай, с трудом подавляя насмешливость в голосе. – Ой, нет, восьмидесяти солнцам. И несмотря на то, что все они похожи друг на друга как две капли воды, вы продолжаете верить, что каждый день восходит новое… В любом случае, вы попросили рассказать о воссоздании и объяснить, почему так трудно сделать императору новую душу. Так вот, все дело – в этих трех плоскостях.
– Ну, хорошо. Продолжай.
– Итак. Если предмет существует как единое целое достаточно продолжительное время и таковым воспринимается окружающими тоже долгое время, то такой предмет все сильней и сильней воспринимает сам себя как единое целое. Например, стол – он состоит из разных деревянных частей – но воспринимаем ли мы его как набор частей? Нет. Мы воспринимаем его как единое целое.
– Таким образом, чтобы воссоздать стол, мне нужно представить его целостным. Аналогично со стеной. Стена в моей камере существует уже давно, а потому ощущает себя тоже как единое. Я могла бы попытаться поработать с отдельными блоками – возможно, они все еще воспринимают себя отдельно от стены, но это очень трудно, стена бы не позволила. Ведь сама она действует уже как целое.
– Сама стена, – монотонно повторил Гаотона, – действует как целое…
– Именно.
– Ты говоришь так, будто бы у стены есть душа.
– У всех вещей есть душа, – ответила Шай. – Каждый объект как-то воспринимает себя. Воля объекта, намерения, его связи, вот что важно. И именно поэтому, уважаемый господин арбитр, так сложно переписать душу вашего императора. Не получится просто поставить печать и гуляй дальше. В семи отчетах сказано, что любимый цвет императора – зеленый. Почему зеленый, не знаете?
– Нет, – произнес Гаотона. – А ты?
– Я тоже пока не знаю, – ответила Шай. – Предполагаю, что данный цвет нравился брату Ашравана, он умер, когда императору было шесть. С тех пор император и обожает этот цвет, он напоминает ему о родственнике. А может быть, зеленый он любит из-за чувства привязанности к родине? Ведь он родился в Укурги, а в этой провинции как раз зеленый флаг.
Гаотона, казалось, растерялся.
– Неужели нужно все знать вплоть до таких мелочей?
– О, Ночи! Ну конечно! И еще тысячи и тысячи подобных деталей. Скорей всего, во многих таких вещах я допущу ошибку. Очень надеюсь, что какие-то из них не сильно повлияют на результат. Вероятно, у него будет слегка другой характер, но это нормально – люди меняются день ото дня. Но вот если мы ошибемся в основных моментах – печать уже не подействует. Ненадолго, да, возможно, но не эффективно. Сомневаюсь, что удастся как-то скрыть необходимость штамповать императора каждые пятнадцать минут.