Элантрис
Шрифт:
Шай потянулась за следующей печатью.
– Полотно, которое они посчитали оригиналом, – продолжал Гаотона, – то, которое висит в кабинете Фравы прямо сейчас… тоже подделка, я прав?
– Да, – вздохнула Шай. – Я поменяла картины за несколько дней до того, как попытаться украсть скипетр; проверяя таким образом систему безопасности дворца. Я проникла в Галерею, вошла в кабинет Фравы и подменила картину для пробы.
– Значит та, которую они посчитали подделкой, на самом деле оригинал, – заключил Гаотона, улыбаясь. – Ты нарисовала эти ошибки поверх оригинала, чтобы он казался
– Вообще-то, нет, – возразила Шай. – Хотя я и использовала такую уловку в прошлом. Обе картины – подделки. Просто первая – очевидная подделка, оставленная для того, чтобы ее обнаружили, если что-то пойдет не так.
– Получается, оригинал до сих пор где-то спрятан… – произнес Гаотона; было видно, что он заинтересовался. – Ты проникла во дворец, чтобы изучить систему безопасности, потом заменила оригинал копией. Вторую копию, чуть похуже, ты оставила в своей комнате как ложный след. Если бы тебя поймали во время проникновения или по какой-то причине тебя бы выдал помощник, мы бы обыскали твою комнату, обнаружили там фальшивку и пришли к выводу, что ты еще не осуществила подмену. Служащие приняли бы лучшую копию за подлинник. Таким образом, никто не станет искать оригинал.
– Примерно так.
– Хитро продумано. Получается, если бы ты попалась в момент подмены скипетра, то могла сказать, что хотела лишь стащить картину. Обыск комнаты, благодаря лежащей там подделке, подтвердит твои слова. За кражу у частного лица судят не так строго, как за попытку выкрасть предмет государственной важности. Ты бы получила десять лет, а не смертельную казнь.
– К сожалению, – ответила Шай, – в самый ответственный момент произошло предательство. Шут подстроил так, что меня уже поджидала стража на выходе из дворца со скипетром.
– Но что с оригиналом картины? Где ты ее спрятала? – запинаясь, спросил он. – Она все еще во дворце, ведь так?
– В некотором роде.
Гаотона посмотрел на нее, все еще улыбаясь.
– Я сожгла ее, – сказала Шай.
Улыбка сразу же исчезла.
– Ты лжешь.
– На этот раз нет, старик. Картина не стоит такого риска, чтобы пытаться вынести ее из Галереи. Подмену я совершила только лишь с целью проверить охрану. Пронести подделку было просто – на входе никого ведь не проверяют… только на выходе. Меня интересовал скипетр, а не картина. Подменив оригинал фальшивкой, я тут же кинула его в один из каминов главной галереи.
– Ужасно! – воскликнул Гаотона. – Это был оригинал ШуКсена, его самый великий шедевр! Он ослеп и не может больше рисовать. Ты вообще представляешь ценность… – пробормотал он. – Я не понимаю. Зачем ты так поступила?
– Это не имеет значения. Никто не узнает, так как все будут удовлетворены фальшивкой, на которую смотрят, а следовательно, вред минимальный.
– Ты понимаешь, что эта картина – бесценное произведение искусства! – Гаотона впился в нее взглядом. – Твой поступок просто гордыня и ничего больше. Ты и не собиралась ее продавать, желая просто потешить свое тщеславие тем, что именно твоя работа находится в Галерее. Лишить всех нас такой великолепной картины только лишь для того, чтобы возвыситься в собственных глазах.
Она
– Мы закончили, – произнес Гаотона, краснея как рак. – Он махнул рукой, показывая, что на сегодня все, и поднялся. – А я было подумал… Аргх!
Он вышел за дверь.
День сорок второй
Каждый человек – загадка.
Именно так объяснял Тао – ее первый наставник. Воссоздатель не просто мошенник или шарлатан, а художник, рисующий людскими переживаниями.
Дурить людям головы мог любой оборванец с улицы. Воссоздатель же стремился к более величественным высотам. Обычные мошенники туманили человеку глаза, а потом сбегали, до того как обман раскроется.
Воссоздатель должен был сотворить что-то настолько совершенное, настолько прекрасное и реальное, чтобы порожденное им даже не подверглось сомнению. Как густой лес насыщен травами, кустами, цветами и замысловато переплетающимися лозами, так и человек – полон самых разных эмоций и желаний, каждая из которых борется в нем, конфликтуя с другими подобно кустам роз, сражающимся за клочок земли.
«Уважай людей, которых обманываешь, – учил ее Тао, – крадя у них достаточно долго, ты начнешь понимать их».
Шай не просто работала, она писала правдивую книгу жизни императора Ашравана. И эта книга в своей правде превзойдет все те хвалебные оды, написанные императорскими писцами. Она затмит труд самого императора о собственной жизни. Такова ее правда.
Шай медленно пробиралась сквозь тернии, постигая характер Ашравана, собирала общую картину по кусочкам, подобно мозаике.
Как и считал Гаотона, император был большим идеалистом. Сейчас, перечитывая его ранние записи, эта черта характера стала ей очевидна, в частности в том, как осторожно и беспокойно писал он об империи; и в своем обращении со слугами. Была ли империя чудовищной? Нет. Прекрасной? Тоже нет. Империя просто была.
Люди страдали, но терпели небольшой произвол, творимый тиранией. Привыкли и к повсеместной коррупции – как к чему-то неизбежному. Выбор невелик: либо принять порядок вещей таким, какой он есть, либо жить в полной непредсказуемости и неведении.
Великих откровенно поддерживали. Когда они поступали на государственную службу – престижную, денежную – с взятками, связями; профессиональные и личностные качества отходили на второй план. А настоящих тружеников, крестьян и торговцев империя обирала до нитки, тысячью жадных рук.
Все это ни для кого не секрет, но Ашраван мечтал изменить такие порядки. Поначалу…
А потом? Собственно, ничего особенного не случилось. Поэты, возможно, в своих стихах укажут лишь на один изъян в характере Ашравана, который и привел его к провалу. Но… как человек одержим множеством эмоций, так и изъянов в нем – не один. И если Шай вдруг решит заложить в основу печатей единственный недостаток характера, то получится не человек, а посмешище.