Элантрис
Шрифт:
«Ночи!» – оборвала Шай свои размышления, вставая и убирая книгу в сторону. Ей нужно очистить мысли.
Когда Гаотона появился в комнате шесть часов спустя, Шай как раз прикладывала печать к дальней стене. Пожилой мужчина открыл дверь, шагнул в комнату и замер от увиденного. От печати, словно виноградные лозы, во все стороны змеились краски. Узоры и брызги: зеленые, алые, желтые… Картина росла, словно нечто живое. На ветвях вырастали листья, фрукты, целыми гроздьями, сочно лопались…. Узор все наполнялся
Фреска стала глубже, каждый сантиметр был словно пропитан иллюзией движения. Вот из-под вьющихся лоз вдруг выглянули шипы… Гаотона трепетно выдохнул и встал рядом с Шай. Следом вошел Зу, а двое других охранников вышли, закрыв за собой дверь.
Гаотона протянул руку и прикоснулся к стене, но, разумеется, краска была сухой. Стена считала, что была расписана таким образом много лет назад. Гаотона опустился на колени, рассматривая две печати, которые Шай поместила в основании картины. Только третья, поставленная выше, произвела трансформацию. Первые две содержали в себе заметки о том, как изображение должно быть исполнено. Основные направления, изменение прошлого, инструкции…
– Как? – спросил Гаотона.
– Один из Бойцов сопровождал Ацуко из Джиндо во время его визита во Дворец Роз, – ответила Шай. – Ацуко заболел. Ему пришлось три недели провести в своей спальне, которая как раз была этажом выше.
– А твое воссоздание помещает его в эту комнату?
– Да. Это было до потопа в верхнем помещении от просочившейся сквозь потолок воды в прошлом году. Поэтому художника разместили здесь, что вполне правдоподобно. Стена помнит Ацуко, который проводил дни в этой комнате: слишком слабый, чтобы уйти, но в состоянии рисовать. Каждый день, по чуть-чуть добавляя к узорам листья, ягоды и виноградные лозы, чтобы скоротать время.
– Печать не должна была схватиться, – отметил Гаотона. – Это воссоздание неубедительное. Ты слишком многое изменила.
– Нет, – ответила Шай. – Но изменения привели… привели туда, где рождается величайшая красота…
Она убрала печать. Шай с трудом могла припомнить последние шесть часов, поглощенная творческим порывом.
– И все же… – парировал Гаотона.
– Она схватится, – перебила его Шай. – Если бы ты был стеной, что бы предпочел? Быть серым и скучным или живым и ярким?
– Стены не могут думать!
– Это не мешает им желать.
Гаотона покачал головой, бормоча что-то про суеверия.
– Сколько потребовалось времени?
– Чтобы сделать эту печать души? Я вырезала ее время от времени в течение последнего месяца, где-то так. Последнее, что я хотела изменить в комнате.
– Художник был джиндосцем, – произнес он. – Возможно, благодаря тому, что вы из одного народа, стена… Хотя нет! Она ведь думает, если верить вашим суевериям.
Гаотона тряхнул головой, пытаясь понять, почему эта картина должна схватиться, но для Шай ответ на такой вопрос был очевиден.
– Джиндосцы и мой народ не одно и то же, чтобы ты знал, – ответила Шай раздраженно. – Возможно, давным-давно мы и были едины, но сейчас уже слишком отличаемся друг от друга.
Ох уж, эти Великие. Просто потому, что люди имели сходные черты, Великие считали их практически идентичными.
Гаотона оглядел ее комнату, ухоженную и обставленную резной мебелью. Мраморный пол с серебряной инкрустацией, потрескивающий камин и небольшая люстра. Пол покрыт великолепным ковром, который когда-то был рваным одеялом. На правой стене сверкал витраж, освещая восхитительную фреску.
Единственной вещью, сохранившей первоначальный вид, была дверь. Массивная, но абсолютно непримечательная. Шай не могла воссоздать ее из-за кровавой печати, размещенной на ней.
– Ты ведь понимаешь, что у тебя теперь лучшая комната во дворце, – вымолвил Гаотона.
– Сомневаюсь, – хмыкнула Шай. – Несомненно, лучшие покои у императора.
– Самые просторные, да. Но не лучшие, – он присел перед фреской, разглядывая печати внизу. – Ты добавила подробные разъяснения того, каким образом создавалась картина.
– Чтобы сотворить реалистичное воссоздание, – объяснила Шай, – необходимо в какой-то степени обладать навыком реального создания того, что ты имитируешь.
– Значит, с тем же успехом ты могла расписать эту стену сама.
– У меня нет красок.
– Их можно было и попросить. Я бы принес. Вместо этого ты занялась воссозданием.
– Такая уж я есть, – ответила Шай, чувствуя, что он снова действует ей на нервы.
– Такой ты решила быть. Если даже стена может пожелать стать фреской, Ван ШайЛу, то и ты могла бы захотеть стать великим живописцем.
Она грохнула печатью о стол и пару раз глубоко вздохнула.
– А ты с характером, – продолжал Гаотона. – Как и Ашраван. На самом деле, я теперь понимаю, что ты сейчас чувствуешь, потому как благодаря тебе ощутил это несколько раз на собственной шкуре. Кажется, такой способ… может наладить диалог между людьми, научить их понимать друг друга. Добавь свои эмоции на печать и дай другим почувствовать то, что чувствуешь сам.
– Звучит отлично, – изрекла Шай. – Если бы только воссоздание душ не было ужасным преступлением против природы.
– Если бы.
– Раз уж ты смог прочитать эти печати, стало быть, действительно стал хорошо разбираться, – ответила Шай, резко меняя тему. – Почти на столько, что можно подумать, будто ты меня обманывал…
– На самом деле…
Шай встрепенулась, окончательно прогоняя свой гнев. Что это на нее нашло?
Гаотона смущенно полез в глубокий карман своей мантии и достал деревянную коробочку. Ту, в которой Шай хранила свои сокровища – пять знаков сущности. В них содержались варианты развития души, которые в случае необходимости могут преобразовать ее в того, кем она могла бы быть.