Электрическое бессмертие
Шрифт:
– Привет, Лео. Не ждал тебя здесь увидеть.
– Намекаешь – откуда деньги на билет у бедного еврея? Таки я за него не платил. Подрабатываю в газете. Сейчас напишу репортаж, и несколько злотых в кармане.
– Больше дешёвой водки не будет?
– Ты даёшь! А жить-то как? Тебе сколько бутылок надо?
– студент имел постоянный маленький бизнес, таская сумками дешёвое пойло из Домброва.
– Пока ничего не нужно, - они вышли из ворот стадиона, и Генрик принял левее, намереваясь шагать домой. – До завтра. Жаль, что наши продули.
– Таки надо выпить, чтобы в следующий раз не сплоховали. Пойдём! – увидев колебания товарища, Лео сказал волшебные слова. – Не жмись, угощаю.
Тот колебался не долго, и его можно понять. В послевоенном Кракове мало удовольствий и развлечений. Хоть и остались некоторые сбережения от отца, заботливо укрытые за границей, с деньгами не густо, ему тоже приходится работать. Да, сегодня-завтра обещал забежать к Яне… Успеется.
Студенты отмахали ногами приличное расстояние, пересекли квартал Казимеж и улицу Планты Детловские, углубившись во дворы, где повис чесночный дух вперемешку с ароматами жареной рыбы, а из окон и подъездов доносятся разговоры и ругань на идиш. Дорогу несколько раз перегородили верёвки с влажным бельём. Наконец, они пробрались в полуподвальную комнатуху, уставленную ломаной мебелью с помойки и деревянными ящиками. В бедном районе нищетой никого не удивишь.
– Ща, Генрик. Друга жду, тоже за «Вислу» болеет. Потерялись в толпе. Давай разомнёмся пивком.
Гость пристроился на ящике, изображавшем табурет и прикрытым самой чистой газетой. Лео достал металлические кружки и бутылку. Генрик на минуту задумался – хитрому еврею наверняка что-нибудь нужно, вон как старается. Но что взять со студента, который едва сводит концы с концами?
Скоро прибыл обещанный приятель.
– Кастусь! – представился он и протянул твёрдую ладонь с крепкими, пожизненными мозолями.
Несмотря на приличный пиджак и вышитую сорочку, а также вполне пристойную обувь, в простецком лице Кастуся мелькнуло нечто знакомое, хотя студент готов был поклясться – никогда в жизни его не видел. Зато типаж узнаваем, пролетарски уверенный в себе товарищ. Не из комитета бедноты, а повыше. Вроде соратников Рубинштейна, в девятнадцатом грузивших на подводы книги и домашнюю утварь наднёманской усадьбы.
На столе очутилась водка, отвратительного качества, но крепкая. Начали за знакомство, за учёбу, за счастливое будущее. И тут обнаружилось, что представление о светлом будущем у них кардинально различается.
– Вы как хотите, товарищи гои, а я при первой возможности уеду в Палестину, - заявил Лео. – Равноправие наций – шикарная вещь. Она означает, что все в одинаковой степени, независимо от национальности и вероисповедания, имеют равное право лупить евреев во время погрома. И пока у нас не будет отдельного государства на исторической родине, ничто не изменится.
– Ты передёргиваешь, друг. Национальное и расовое угнетение происходит от капиталистов. Как только пролетариат возьмёт власть в свои руки, положение изменится.
– Что-то не видел я богачей среди погромщиков, - желчно возразил Лео. – А у пролетариев кулаки тяжёлые, челюсть до сих пор помнит. Генрик, ты что думаешь?
– Насмотрелся на сельскую бедноту и комбеды. Благодарю покорно. Как-нибудь закончу образование и понемногу буду лечить людей, и богатых, и не очень. Богатые лучше платят.
– Ну, в Советской Белоруссии комбеды распускаются, - не согласился Кастусь. – Генрик, это же твоя Родина. Домой не тянет? Тут жизнь не сахар.
Студент, преодолевая лёгкий шум в ушах от выпитого, вспомнил родовое гнездо в запустении, перекошенное рыло мужичка с топором. Чтобы возродить усадьбу, нужны огромные деньги. Разграбить-развалить просто и дёшево, вот собрать…
– В Над-Нёмане мне делать нечего. Только поклониться могилам родителей. А дальше?
– Будешь работать. Строить новый мир.
– Меня и старый устраивал.
Зачем я это говорю? Почему вообще откровенничаю с незнакомым человеком, к тому же – явным большевиком? Очередная рюмка заглушила последние трепыхания здравых мыслей в голове студента. Язык принялся заплетаться, выходя из повиновения. Окончание банкета у Генрика начисто стёрлось из памяти.
Посланник Советов критически оглядел молодое тело, уснувшее прямо за столом, уложив физиономию на грязную столешницу. Генрик ему категорически не понравился. Роста среднего, щуплый какой-то, с барской худосочностью панов, которым никогда не нужно трудиться физически. Светлые волосы неопределённо-мышиного цвета, закрытые ныне глаза, серые и невыразительные, по-детски пухлые губы, сверху пушок. Подросток-переросток, не мужчина. Денег кот наплакал, а на ногах новые кожаные ботинки, одет в длиннополый плащ не из дешёвых. В этом припёрся в квартал бедноты, где запросто отберут. Неужто таких ещё земля носит?
Еврей тоже не испытывал восторга по поводу личности собутыльника.
– Товарищ Кастусь, на кой ляд он вам сдался? Отца вряд ли помнит, совсем мелкий был, когда тот умер. Ни рыба, ни мясо. Может, Конрада возьмём в оборот? Или Адама.
Большевик присел возле бесчувственно предмета обсуждения. Взяв Генрика за волосы, перевернул к себе его голову.
– Нет. С Конрадом Рубинштейн работал. Его не проведёшь. Старший паныч готов был последние порты снять, лишь бы наши отцепились и дали уехать. Отдал отцовский архив, не разобранный. Там много интересного. Часть мы переправили в Петроград.
– Но главного в нём не нашли, - догадался Лео.
– Именно. Адам последние годы перед смертью Иодко-старшего жил отдельно, занимался, как у них это называлось, сельским хозяйством. Попросту – батраков гнобил. Он точно не в курсе деталей, если и Конрад не знает. Любимцем Якова был Томаш, но он умер.
– Кастусь, а как же это стыкуется с твоими словами, что электротерапией излечимы почти все болезни?
– Значит, главные открытия старый пан сделал после смерти любимого сына, которого не мог спасти и сильно горевал. Дворня в один голос твердит: после Томаша отцовская привязанность досталась этому недоноску. Выглядит на восемнадцать? По церковной книге, ему двадцать пять! То есть было семь, когда Яков окочурился. Ты помнишь себя в семь?
– Ещё бы, - Лео плеснул водки в грязные кружки. – Крутился как мог, выживал. В каждой дырке затычка. Надеюсь, ты прав, он что-то вспомнит. Выпьем как нормальные мужики, без этого…
Кружки стукнулись с неприятным жестяным звуком. Подвальный обитатель достал пару солёных огурцов и сыр – при паныче он не показывал закусь, чтобы тот быстрей окосел.
– Кстати, Лео, про церковные книги. Чтобы ты понимал. На Якова работал конюх дед Михась. Никто не знал, сколько ему лет. Всегда смотрелся на шестьдесят. Перед началом войны помер. Пан самые опасные опыты с электричеством не на гостях санатория, не на сыновьях ставил, а на этом Михасе. Смекаешь? Налей ещё. Так вот, по записям новорождённый Михаил крещён ксендзом в 1811 году!