Электрическое бессмертие
Шрифт:
Во взгляде питерского светоча науки мелькнула опасливость. Заметив её, Яков Оттонович перешёл на заговорщический тон.
– Давеча удалось оживить крестьянина, осенью представившегося. Вместо нервных волокон вплёл ему гальванические провода, соединил с электрической машиной – ходит! Только хромает и падает иногда.
Рука профессора непроизвольно нащупала ручку дверцы. До волостного центра вёрст десять, но и двадцать бегом добежишь, ежели такие страсти…
Владелец поместья заразительно рассмеялся.
– Будьте покойны, Порфирий Фомич. Гомункулосов не выращиваю и прочим шарлатанством не занимаюсь. Только серьёзная чистая наука. Да-с!
Тот успокоился,
Неприятный осадок после розыгрышей настолько явно отпечатался на лице гостя, что Наркевич-Иодко решил сразу показать обещанное, велев подавать обед позже. Глядишь, приезжему кусок в горло не полезет. Мало ли, откуда взялось то мясо.
Кабинет на втором этаже поразил… Нет, не размерами. И не экзотическими предметами вроде ружей, сабель, кавказских винных рогов, столь популярных у представителей питерской и московской знати, желающих подчеркнуть наличием подобных souvenir широту своих взглядов. Колоссальный кругозор хозяина выдают отнюдь не настенные побрякушки, а книги, чьё количество сделало бы честь домашним библиотекам лучших питерских домов.
Сельский самоучка-отшельник, чудаковатый нелюдим в тёплом халате, напоминающем мантию астролога, заросший густой бородой от бровей до пупа, рассеянный, неопрятный, царящий в огромной лаборатории, захламлённой колбами, ретортами, тиглями и сотнями непонятных приспособлений… Яков Оттонович оказался полной противоположностью канонического персонажа.
Освобождённый от зимней шубы, он оказался весьма приятственным на вид человеком среднего роста и средних лет, довольно худого телосложения. В отличие от гостя, украшенного окладистой бородой, позволявшей глубокомысленно зарываться в неё, изображая высоконаучный мыслительный процесс и скрывая смущение от незнания, Наркевич-Иодко был тщательно выбрит и носил лишь тонкую полоску коротких усов. Высокий лоб, излишне обнажённый редеющими волосами, чистый подбородок, ясный взгляд произвели впечатление открытости, но не бесхитростности. Добротная и не броская сюртучная пара из серой шерстяной ткани заявляет и о солидности, и скромности. Напротив, шёлковый жилет, подпёртый животиком столичного светила и украшенный толстой часовой цепью из червонного золота, куда больше свидетельствует о притязательности владельца.
Позволив насмотреться на корешки множественных научных фолиантов, некоторых – весьма редких, Яков Оттонович извлёк из папки и протянул несколько плотных тёмных пластинок.
– Как вы думаете, Порфирий Фомич, что это за картинки?
Учёный с недоумением рассмотрел фотографические изображения.
– Светлые абрисы листьев на тёмном фоне. Нечто подобное приходилось видеть на угольных отпечатках листвы допотопного периода. Однако же я не ботаник… Но это – обыкновенная берёза?
– Вы изумительно проницательны, коллега, - с самым серьёзным видом согласился энтузиаст.
– Действительно, перед вами фото берёзового листка, свежесорванного и запечатлённого в свете природного электричества. Вот – рябина, дуб. Готовы к продолжению?
– Вы утверждаете, что запечатлели на фотоэмульсии жизненные флюиды листьев?
В светлых ироничных глазах пана Иодко промелькнула грусть.
– Угодно ли вам, Порфирий Фомич, до времени воздержаться от упоминаний о флюидах и прочих размытых терминах из теории о невесомой разумной жидкости. Ограничимся тем, что видно нам с ясностью собственными глазами и научными приборами.
– Извольте, - с сомнением протянул профессор, явно неудовлетворённый вульгарно-материалистической направленностью рассуждений пана Иодко.
– Тогда следующее фото.
Вместо непритязательного предмета растительного мира чёрная фотокарточка содержала явный и чёткий контур человеческой руки.
– Это моя левая кисть. Сравните с изображением руки парализованного господина, навещавшего Над-Нёман осенью. Бледное, искорки вокруг пальцев едва очерчены. Стало быть, животное электричество больного тела ослаблено.
– Конгениально, коллега! Совершенный прорыв в диагностике заболеваний.
– Рад вашей лестной оценке, но сразу осмелюсь на пару возражений. Во-первых, сии снимки могу выслать в Санкт-Петербургский институт экспериментальной медицины. Вы же приехали считать зерно в моём амбаре, не так ли? Во-вторых, при изрядной значимости диагностики, она не облегчит страдания пациента. Поэтому цель иная – восстановить потенциал в мельчайших ячейках тела и тем самым излечить недуг.
Профессор вскинул бороду, наставив её в сторону собеседника.
– Что же послужит амбаром?
– Сперва предлагаю отобедать с нами. Органоны питаются не только электричеством, но, извините за примитивный подход, и обыкновенным мясом.
За столом собралось семейство Наркевича-Иодко – сыновья Томаш, Конрад, Адам и Генрик. Странное впечатление произвела жена Якова Оттоновича. Петербургский гость, славный бурной и совсем не типической для учёных мужей молодостью, считавший, что знает о женщинах всё, увидел вдруг совершенно иной образчик противоположного пола. Её никак не восхитило звёздное сияние, как будто бы окружавшее приезжее светило. При попытке хоть что-то разглядеть в её глазах, учёный наткнулся на стену. Провинциальная панна Елена со строгим католическим воспитанием непонятна ему больше, чем башкирская служанка, поднёсшая кружку с кумысом. Хозяин, напротив, общается с придворными своего маленького царства свободно и непринуждённо. Ни разу не повысил голос, никому не выговорил, при сём несомненно пользуется непререкаемым авторитетом, что удивительно для конца вольнодумного XIX века с крушением устоев и традиций.
– А теперь – прошу в моё святая святых, сударь, - хозяин промокнул губы салфеткой.
При спуске в подвал Порфирий Фомич снова вспомнил глупую шутку про гомункулуса и почувствовал лёгкий холодок между лопатками. Усадебному дому меньше ста лет, но загадочные подземелья наводят невольные мысли о средневековых таинствах, мрачных опытах алхимиков.
– Опытовая фотографическая съёмка требует темноты, посему одну из лабораторий я поместил внизу, - пояснил хозяин. – Но и там предпочитаю работать ночью, дабы не беспокоить домашних.
Действительно, черепов-скелетов, сушёных летучих мышей, веников с травами и древних фолиантов, непременных атрибутов рукотворной чертовщины, там не нашлось. Более того, в наднёманском захолустье, в десятках вёрст от ближайших очагов цивилизации, загорелось электрическое освещение! А на столах – приборы. Гальванометры, две катушки Румкорфа, лейденские банки, телефонические аппараты и множество других снастей, перевитых проводниками, о назначении которых гость мог только догадываться.
– Увы, в зимнее время речки замерзли. Весной заработает электрическая машина, соединённая с мельничным колесом. Пока что ток для лампочек поступает из гальванических батарей. Их надолго не хватит, и у ламп невелик жизненный срок.