Елена Зейферт. Имя его любви — фольклор… (интервью с Игорем Гергенрёдером)
Шрифт:
Моя память загружалась, что и сработало, когда в пору ранней перестройки заговорили о возможном восстановлении нашей республики в Поволжье. Я, живя в Кишинёве, ощутил в себе эмоциональный подъём, память сообщила импульс воображению. Весной 1988 возникло ощущение, что на бумагу просится баллада ли, поэма, сага — на русском языке, но немецкая по духу и колориту. И началась работа над тем, что стало “Сказанием о Лотаре Биче”. Когда была готова часть достаточного, на мой взгляд, объёма, я назвал её фрагментом “Сказания” и отправил в Саратов, в редакцию журнала “Волга”. Тогда вовсю открывали “белые пятна”, и почему было не взять это за пример? В письме в редакцию я сообщил, что мой прадедушка собирал фольклор немцев Поволжья, и я перевёл отрывок из сохранившихся записей. Впоследствии я “приращивал” продолжение, но уже не называл это переводом.
Е.З.: “Сказание” не перестаёт восхищать своей народной строкой. Это некая “стилизация под стилизацию”: Вы создаёте оригинальное произведение, но стилизуете его под фольклор. Указываете на источник — переводы фольклора поволжских немцев с наречия платт-дайч, но потом признаёте это мистификацией, литературным манёвром. Однако, несмотря на мистификацию, фольклорные элементы в “Сказании о Лотаре Биче” всё же встречаются. От своих матери и бабушки вы слышали народные легенды на платт-дайч. Какие-нибудь сюжеты, детали, имена из этих легенд воссозданы в “Сказании о Лотаре Биче”?
И.Г.: Мать и бабушка произносили именно “платт-дайч”, а не “платт-дойч”. Относительно фольклорных элементов. В историях, которые я слушал, присутствовали седовласый толстяк и коварная красотка. У меня они — Фердинанд и Хельга. Ради интереса я представлял их себе существами из потустороннего мира, принимающими человеческий облик. В “Сказании” фигурирует ревнивый муж, который, уезжая по делу, нанял художника, чтобы тот разрисовал лошадками тело молодой жены. Это из анекдота, его мне по-немецки рассказала мать. В нескольких историях появлялась хорошенькая ветреная госпожа Лизелотте (у меня она — Лизелотта). Образ матери моего героя несчастной Лотты отчасти навеян поговоркой: “Goettin, Goettin, sprach Lottin, sieben Kinder und kein Mann!”.
Е.З.: Корни характера и художественной “биографии” главного героя, очевидно, не из фольклора?
И.Г.: На характер Лотаря Биче некоторым образом “повлиял” чёрный цыган из баллады, которую мне пела бабушка. Лотарь — родственник и Тиля Уленшпигеля (кстати, Шарль де Костер взял этот образ из фольклора). Но Тиль не колдует. А Лотарь бывает сильнее обыкновенных людей, волшебный дар, например, помогает ему превзойти искусного художника, защитить возлюбленную от ревнивца. Но Лотарь Биче не всемогущ, ему тоже приходится страдать. Мне кажется, такой он интереснее.
Е.З.: Широко ли издан фольклор немцев Поволжья? Какие сборники самые известные?
И.Г.: Увы, читать фольклор немцев Поволжья мне не доводилось.
Е.З.: Откуда пришло само это имя?
И.Г.: Фамилию Биче носил мой друг детства. Я посмотрел в словаре, что она означает, — и это вполне подошло для “Сказания”.
Е.З.: Bitsche — деревянная чаша с крышкой. Вы переводите для русского читателя прозвание Лотаря, доставшееся ему от воспитавшей его ведьмы, “горбатой Биче”. Насколько знаково это имя?
И.Г.: Я представлял старуху-ведьму, склонившуюся над деревянной, почерневшей от времени чашей с колдовским зельем. Стоит приподнять крышку — и с лёгким парком начинает распространяться неведомый пленительный аромат... Лотарь по прозванию Биче наделён даром очаровывать.
Е.З.: Имена любви многолики, как и само это вечное чувство. Вы подняли фольклорные истоки любви. Но у вас есть произведения, в которых любовь показана в современных условиях — “Близнецы в мимолётности”, “Страсти по Матфею”, “Гримаска под пиковую точку”…
И.Г.: У моих героинь есть реальные прототипы. Я хорошо знал этих женщин, ими невозможно было не восхищаться. Судьбы их складывались несчастливо, но как самоотверженно они приходили на помощь!
Е.З.: В вашем рассказе “Страсти по Матфею” есть удивительная притча:
“Жил-был кузнец, молодой, сильный. Однажды в лунную ночь к его кузнице подскакала юная всадница, потребовала подковать её лошадь. Кузнец восхитился девой и принялся умолять, чтобы стала его возлюбленной. “Я — дочь Богини Луны, — заявила та, — и если снизойду до тебя, ты понесёшь наказание!” Кузнец вскричал: “Если меня не ждут смерть или телесные муки, я согласен!”
Наездница снизошла...
Когда потом она вскочила на коня, молодец спросил, явится ли она к нему ещё? “Жди!” — крикнула дева и ускакала.
А поутру случилось... Кузнец взял клещами подкову, и вдруг та сделалась идеально круглой. Столь круглой, что не пришлась по копыту.
С той поры так делалось всегда. У него перестали ковать лошадей. Он начал голодать, как вновь прискакала всадница. Кузнец страстно обнял её.
“Тебе нравятся мои подковы? — спросила она. — Ты счастлив наказанием?” — Счастлив-то счастлив, — отвечал он, — да было бы чем добывать пропитание”. —
“Ну, это просто! — улыбнулась дева. — Один мой поцелуй — и тебе никогда не придётся думать о хлебе”.
“Тогда люди скажут — я живу воровством...”
И был ему ответ:
“А я могу полюбить и вора!”
Эта притча — предмет вашей авторской фантазии? Какие смыслы и подсмыслы заложены в этой притче?
И.Г.: Притча придумана мной, чтобы глубже высветить характер героя и сделать этот образ типом. Героиня, рассказавшая притчу, не задумывается, что та соотносима с её другом. А он это понял. Большего сказать не могу — иначе рассказ будет мёртв. Читатель, размышляя, сам увидит то, что видно не сразу.
Е.З.: О каких талантливых иллюстраторах ваших произведений вы бы хотели упомянуть?
И.Г.: Мою первую книгу “Русский эротический сказ” отлично проиллюстрировал молдавский художник Михаил Бруня. Выразительность его рисунков усиливает настроение жизнелюбия, которое я постарался отобразить. Дух другой моей книги, переведённой на немецкий, верно и с большой силой проникновения передал Христиан Ромаккер. Мне очень нравятся иллюстрации Юрия Диденко, живущего в Ганновере. В мастерских рисунках много динамики, ею подчёркивается напряжённость сюжета. Превосходны работы Тамары Ивановой, выпускницы Московского полиграфического института. В работах прослеживается влияние русского супрематизма (Малевич) в симбиозе с западноевропейским оп-артом (Виктор Васарели) и поздней графикой Арт-деко. Тамара — профессионал в книжной и компьютерной графике, в области создания книг — художественных объектов.