Елена
Шрифт:
Последние слова были произнесены с особенным ударением, которое Густав не мог не заметить и не мог не поблагодарить мысленно за прямой совет, скрывавшийся в этих словах.
— Потом, — продолжала г-жа де Пере, — все ваши бумаги в Париже. Когда вы воротитесь, привезете их сюда — все препятствия будут устранены.
— Как вы все видите, — сказал Густав, — и как я вам за все это благодарен!
— Стало быть, вы меня поняли. Будем помнить, кого мы любили прежде. Если вы и в Париже найдете, что ваше счастье зависит от Лорансы —
— Вы все видите! Не завидую Эдмону, что у него такая мать, только потому, что вы и так для меня много делаете.
Мнение г-жи де Пере было так основательно обдумано, что Густав пришел от него в восторг. В самом деле, оно клало конец недоумениям Густава и придавало положительное значение его решимости.
В Ницце Густав боялся оставить Лорансу и снова увидеть Нишетту; следовало узнать, решится ли он по приезде в Париж оставить Нишетту и возвратиться к Лорансе; старая или новая любовь пересилит?
Участь троих зависела от решения этого вопроса.
Зайдя к себе, чтобы приготовиться к дороге, Густав прежде всего вздумал подарить Нишетте лишнюю, хотя и обманчивую, радость. Он написал ей письмо:
«Когда ты получишь эти строки, я уже буду от тебя близко. Часов через пять мы увидимся».
Он зашел проститься к Мортоням.
— Вы к нам воротитесь? — спросил полковник.
— Думаю, даже очень скоро.
Муж и жена обменялись значительными взглядами.
Сердце Лорансы сильно забилось.
— Я вас, вероятно, найду еще здесь по возвращении? — спросил Густав.
Прощаясь с Лорансой, Густав легко пожал ее руки и почувствовал, что она ему отвечала тем же.
— Отчего г-н Домон уезжает? — спросила она у матери, когда Густава уже не было в комнате.
— Потому что он хочет жениться, я полагаю, — отвечала г-жа де Мортонь, которой г-жа де Пере передала часть своего разговора с Густавом и уверила в необходимости привести в порядок его дела.
Слова г-жи де Мортонь сопровождались нежным взглядом на дочь.
— Маменька!.. — вскрикнула Лоранса, стремительно бросившись обнимать ее.
— Так ты его очень любишь?
— Люблю.
— Через несколько дней тебе можно будет ему сказать это.
С отъездом Густава в Ницце в обоих семействах все пошло своим установленным тихим порядком.
Эдмон поправлялся как нельзя лучше.
Через четыре дня Густав был уже в Париже, на улице Годо. Нишетта, увидев его еще в окно, бросилась обнимать его и, плача от радости, долго не могла заговорить и собраться с мыслями.
Неделю назад Густаву казалось невозможным расстаться с Лорансой. Первый поцелуй Нишетты убедил его, что он не выедет из Парижа.
Пусть истолкователи человеческого сердца объяснят это; мое дело — рассказывать.
XXV
Все было по-прежнему в маленькой комнатке Нишетты, Густав чувствовал, что кресло у окна, в котором застал он гризетку, не покидалось ею в течение двух долгих месяцев ожидания.
Все до такой степени было согласно с его воспоминаниями минувших счастливых лет, что время, проведенное им в Ницце, показалось ему мимолетным сном: он будто вчера еще был в этой комнатке.
— Наконец приехал! — воскликнула молодая девушка, взяв его за руки и смотря на него. — Как я рада! Я уж боялась, что не увижусь с тобой!
Счастливая возвращением Густава, она уже смеялась над своими страданиями в его отсутствие.
— Я не мог же так скоро бросить Эдмона, дитя мое, — отвечал Густав. — Ты бы знала, как он был болен!
— Ну, теперь его совсем вылечили?
— Можно, по крайней мере, надеяться.
— Мне было так жаль его! Каждый день я молилась за вас обоих.
— К моему приезду, я думаю, он уже будет совсем здоров.
— А ты… разве опять уедешь?
— Я обещал г-же де Пере и Эдмону.
— Поезжай, — тихо сказала Нишетта, и в ее голосе слышалось столько грустной покорности и невольно пробивавшегося страдания, что Густав опять усомнился, придется ли ему вернуться в Ниццу.
Тем не менее, думая несколько приготовить ее к возможности новой разлуки, он спросил, будто бы ничего не замечая:
— А что?
— Ничего. Нет десяти минут, как приехал, еще не снял пальто, а уже говорит, что уедет!
— Успокойся, мы еще две недели пробудем вместе.
— Только две недели!
— Может быть, даже три.
— Как, однако, ты любишь Эдмона! — сказала гризетка, посмотрев на него недоверчиво.
— Ты знаешь, что мы с ним друзья. Он едва отпустил меня, но я сказал, что не могу: я непременно хотел тебя видеть.
— Точно хотел?
— Разве я тебе когда-нибудь лгал?
— А я, признаюсь, боялась, думала Бог весть что! — говорила гризетка, снимая с Густава пальто и кладя его вместе с дорожною фуражкой на постель.
— Чего ж ты боялась, ребенок?
— Думала, что ты уж меня не любишь и занят другою.
— Кем же? — вскрикнул Густав, думая скрыть выступившую на лице его краску.
— Кем! Другою… мало ли женщин!..
— Ну а теперь ты успокоилась?
— Конечно… потому что ты здесь… а все-таки…
— Что все-таки?
— Все-таки боюсь, что ты не для Эдмона хочешь опять ехать.
— К чему ж бы я тогда приехал сюда?
— Так, ты подумал: «Эта бедная девушка теперь тоскует в Париже, повидать разве ее?..» А может быть, и та уехала — ты и воротился сюда. Разве не может быть?