Еленевский Мытари и фарисеи
Шрифт:
— Горбачев — наш президент! — Иванников снова громко повторил: — Горбачев — наш президент.
Первые ряды как по команде встали и начали дружно аплодировать и скандировать: «Горбачев — наш президент!» Их поддержали. Довольный Иванников аплодировал вместе со всеми.
— Партия была, есть и будет той силой, которая способна сцементировать наши ряды в единый монолит для претворения в жизнь всех намеченных планов. — Генерал потихоньку входил в ораторский транс.
Каждые новые аплодисменты, инициаторами которых были сидевшие в первом ряду партийные активисты, еще больше подхлестывали генерала. «Да,
Я даже не понял, к чему все это было сказано.
Ерохин графин со стаканом почему-то не ставил, а стоял с ними перед трибуной, слегка пошатываясь, казалось, что он и вовсе раскланивался перед генералом.
— Извините, товарищ генерал, извините. Сейчас, один момент, — он попытался налить воды в стакан, но вода упрямо текла мимо, ему на брюки, на пол.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан, не волнуйтесь, — Иванников снова улыбнулся офицеру, — ну, вот видите, все в порядке, ставьте, ставьте.
Ерохин поставил графин, а стакан попытался пододвинуть ближе к генералу. Зал замер, наблюдая за всем происходящим. На лбу у подполковника Гаврилова выступила испарина, и он машинально промокал ее белоснежным носовым платком. Дубяйко уперся взглядом в список выступающих, как будто гипнотизировал, у Громова под кожей забегали желваки, но он сохранял каменное выражение.
В зале заволновались. Это подспудно передалось и генералу, искоса наблюдавшему за сидевшими и за Ерохиным:
— Все, все, вы свободны, капитан, идите! — влетело к нам через микрофон. Но наполненный до края граненый стакан вдруг не послушался подрагивавшей капитанской руки, опрокинулся, и зал охнул. Гаврилов схватился за голову, а Дубяйко даже привстал, еще не осознавая до конца, что происходило. Ерохин же, конфузливо извиняясь, ухватился за трибуну, пытаясь рассмотреть, куда попала вода. Только Громов походил на каменного идола.
— Прямо невезение какое-то, товарищ генерал, вы извините, совсем нечаянно. вот, по жизни прямо невезение, — совсем по-детски бубнил Ерохин.
Генерал хмуро зажевал губами, покачал головой так, словно вколачивал в желто-лаковую доску невидимым молотком невидимый гвоздь.
К трибуне уже торопился перепуганный Сорокин.
***
Плакат упрямо свешивался на одну сторону, и я начал в очередной раз его поправлять, когда в дверь учебного класса постучали:
— Товарищ гвардии подполковник, вас срочно вызывает к себе начальник политотдела! — раскрасневшийся от бега посыльный держал ладонь у краешка панамы, на которой сидела перекошенная набок красная звездочка с отбитой эмалью.
— Цель вызова?
— Не могу знать, товарищ гвардии подполковник!
— Не могу знать, не могу знать, а прешь, как танк! — мне не хотелось прерывать только что начатое занятие с молодыми летчиками о пикировании вертолета для точного бомбометания.
— Сообщите дежурному, что вызов получен, я скоро буду. Понятно?
— Так точно, товарищ гвардии подполковник! — солдат лихо повернулся, в окно было видно, как опять бегом заторопился к зданию штаба, до которого от учебного корпуса было с километр.
Дубяйко никогда просто так не вызывал, у него все было срочно. Это срочно могло растягиваться на целые часы по составлению различных планов, проведению собраний. Я подумал, что занятие завершить успею, ведь в конце месяца желательно отработать тему в ходе практических полетов в зону. Но минут через пятнадцать снова прибежал изрядно взмокший посыльный, запыхавшись, поднес руку к панаме:
— Товарищ гвардии подполковник!..
— Я же сказал, вызов получен.
Солдат взмолился:
— Товарищ гвардии подполковник, дежурный сказал, что только вас ожидают!
— Передай дежурному, что вызов получен! — я почувствовал, что еще мгновение, и сорвусь. Лейтенанты переглядывались и улыбались.
Не успел солдат закрыть дверь, как в класс вскочил капитан с красной повязкой на рукаве:
— Товарищ подполковник!..
Среди лейтенантов прокатился смешок. Мне и самому стало смешно:
— Что там стряслось, что? — я хлопнул указкой по плакату, который слетел со стойки и плавно приземлился на пол, но взял себя в руки. — Штаб горит?
— Командир сказал, что это приказ!
— Иди и доложи, что.
— Товарищ подполковник, Гаврилов сказал без вас не приходить!
В просторном кабинете начальника политотдела Ерохин сидел отдельно, жался в самом уголке и совсем не был похож на того отчаянно смелого офице- ра-красавца, которому в Афганистане так благоволила удача. Только теперь я заметил, как сильно изменился внешне: обрюзгший, в мятой рубахе, он легонько гладил верх фуражки, которую почему-то держал в руках, словно этим поглаживанием себя успокаивал. Мне стало понятно, почему Дубяйко так захотелось, чтобы и я участвовал в этом заседании.
Члены партийной комиссии, сидевшие за длинным столом, похожим на биллиардный, старались не смотреть на Ерохина. Они вообще старались никуда не смотреть. Даже один на одного. По зеленому сукну лениво ползала толстая муха, постоянная жительница местного базара, случайно попавшая в кабинет с чужими запахами и непривычным для нее холодком. Начальник ТЭЧ полка майор Парамыгин пытался пстрыкнуть по ней пальцем, она мгновенно улетала. Полетав, возвращалась, снова садилась напротив Парамыгина, тщательно чистила передними лапками громадные глаза и чувствовала себя хозяйкой.
Дубяйко, наблюдая за усилиями Парамыгина, раздосадованно произнес:
— Парамыгин, столько окон открытых, так нет, надо сюда залететь, открой дверь, пусть убирается!
— Кто?! — очнулся Парамыгин.
— Муха, а кто же еще! Командира и начальника штаба не будет. Разговор проведем без них.
— А может, прихлопнем, вон сколько нас!
— Не дури, кому сказано, открой дверь! — Но муха упрямо не хотела вылетать.
В политотделе сразу после отъезда Иванникова прошло собрание. На нем политотдельцы рассмотрели персональное дело коммуниста Ерохина и единогласно исключили из партийных рядов.