Элеонора Дузе
Шрифт:
отдохнуть наедине со своими книгами и мечтами, кто из наших актрис
поднимет знамя ее славы? Кто может надеяться, что его имя будет
стоять рядом с ее славным именем, кто хотя бы в мечтах готов с ее
самоотверженностью и смелостью воплощать на сцене то лучшее,
что есть в душе итальянца, на радость всему миру и во имя славы
нашей родины?
Подождем, я знаю. Но какое это грустное слово!» *
Считаем не лишним привести несколько примеров, чтобы подтвер¬
дить
границей, и не только со стороны публики, но и со стороны некоторых
видных деятелей культуры.
В то время, когда Дузе гастролировала в Италии, имея в репер¬
туаре «Джоконду», Фердинандо Мартини163 писал из Асмары Джузеп¬
пе Джакоза (2 июня 1899 г.): «На самом ли деле Дузе великая актри¬
са? По-моему, она всегда одна и та же. Одни и те же вкусы, то же
пережевывание фраз на сцене, те же жесты, словно у человека, ко¬
торого укусил тарантул. Я, конечно, понимаю, что для диалогов
«Джоконды», так же как при несварении желудка, чем больше жуешь,
тем больше пользы. Кроме того, представляя сверхмужчин и сверх-
жешцин, не обязательно показывать человеческие чувства...» **.
Года через два, во время заграничного турне Дузе с составлен¬
ным из пьес Д’Аннунцио репертуаром, Георг Зиммель 1б4, посмотрев
ее во многих спектаклях, написал страницы, дающие одно из самых
интересных определений и истолкований ее искусства.
«Много тяжб возникает между душой и телом, которые после
каждого судебного приговора должны апеллировать к высшей инстан¬
ции; среди них есть одна, подлежащая рассмотрению лишь эстети¬
ческого суда. Суть души — в движении. Один греческий философ105
утверждал, что мы не можем дважды погрузиться в одну и ту же
реку; другой, идя дальше, считал, что мы не можем сделать этого и
единожды, ибо благодаря течению вода в первый же момент нашего
погружения уже заменяется новой. Это еще более справедливо в от¬
ношении нашей души. Со своей стороны, мы могли бы сказать, что
наша телесная оболочка может правильно отразить красоту души
лишь в движении — в выражении глаз, в звучании голоса, в неулови¬
мой прелести жеста. Но обратимся к другому идеальному положению:
каждый момент, взятый сам по себе, оторванный равно как от преды¬
дущего, так и от последующего (если исходить из того, что любое
движение не есть процесс непрерывный), должен иметь свою особую
прелесть. То, что может представлять собой неизъяснимую красоту
в плавном движении, нередко теряет всякую привлекательность в
моментальном изображении,
кращается. И наоборот, неподвижное изображение утрачивает свою
прелесть, если его разрушить быстрым движением. Красота статуи
и очарование жеста подчиняются противоположным идеалам, и в
каждый момент выступления артиста перед чужими взорами ему тре¬
буется одно и другое: в иные минуты всей силой своей души, всей
глубиной чувства он придает красоту своему жесту, движению, а в
другие минуты умеет запечатлеть прелесть своего внешнего облика.
Кого из нас не поражала противоречивость этих законов? Недоста¬
точность, с эстетической точки зрения, тех средств, которыми можно
выразить нашу самую глубокую одухотворенность,— и внутренняя
пустота образа, который, превратившись в статую, лишенную души,
радует глаз гармонией своих линий. Но вот однажды я видел игру
Дузе. В тот вечер она была усталой или не в настроении, но как раз
поэтому, изумленные, мы получили возможность наблюдать ее искус¬
ство, задача которого обычно — передать нам страстное волнение, ото¬
двигающее на второй план чисто эстетическое восприятие.
В тот вечер я с полной ясностью увидел, какой удивительной осо¬
бенностью обладает эта актриса. Каждый момент, который она могла
выделить в своем движении и зафиксрфовать в более длительном по
времени состоянии, был непередаваемо прекрасен, хотя не имел
ничего общего с тем, что является душой; в то же время она, в сово¬
купности всех этих моментов, в своем движении в целом, являла
собой совершеннейшее и полнейшее выражение души, тончайших ее
движений. Духовное начало жизни превращалось ею в зримую кра¬
соту образа, внушая нам, что все, называемое нами красотой, может
быть лишь единством этих двух противоположных сил. Все-таки что
же общего между душой и телом? А то, что обе эти противополож¬
ности стремятся к красоте; красота — это та вершина, поднимаясь
на которую они встречаются. Быть может, философы уже додумались
до этой идеи. Однако Дузе была первой, сумевшей сказать об этом
так, что ее поняли не только философы, но и обыкновенные люди».
Мнение, высказанное Ойетти относительно создания театра Дузе,
не имело сколько-нибудь значительного резонанса, и она храбро про¬
должала свою скитальческую жизнь. До 5 января она играла в разных
городах Германии, с 6 по 19 января 1905 года снова была в Вене, а с
3 марта по 12 апреля гастролировала в Париже, куда приехала по