Элеонора Дузе
Шрифт:
ше, чем другие парижане. Звук возникал где-то глубоко у нее в горле
и, прежде чем достигнуть слуха, многократно прокатывался по языку,
словно дробь очень старого, по все еще звучного барабана. Особенно
запомнилась мне реплика, с которой Бернар, обращаясь к ак¬
теру, исполнявшему роль доктора, живым и грациозным жестом про¬
тягивала ему сигареты: «Сигар-р-еты, доктор-р?» Ах, эти «эр»! Мно¬
го времени спустя после спектакля я мысленно
да и сейчас порою, вспоминая Бернар, делаю то же самое, и она вста¬
ет передо мной, как живая. Если бы смерть вдруг приняла облик
женщины и ей вздумалось угощать кого-то сигаретами, не сомнева¬
юсь, что голос ее звучал бы именно так: «Сигареты, доктор?» — слов¬
но перестук сухих дробинок, просыпанных на лист пергамента. Мне
бросилась в глаза ее странная манера держать сигарету: правая ру¬
ка крепко стиснута в кулак, сигарета зажата между указательным и
другими тремя пальцами, большой палец снизу поддерживает мунд¬
штук.
Двигалась она, конечно, мало, но все жесты были отточенными,
выразительными. Реплики звучали четко и живо. Бернар «показыва¬
ла высокий класс» — вы это чувствовали сразу, но, несмотря на бли¬
стательность формы, чего-то не хватало в содержании. Был свет,—
но холодный, он никого не согревал. Сверкало и пламя, яркое, чи¬
стое,—но оно не обжигало. Как жаль, что я не видел ее в молодости,
без конца повторял я себе, она, наверное, была восхитительна, по
всему видно, что это так.
Испытывая самый искренний восторг, я не мог не ощущать, как
холодно и пусто то, что я наблюдал; мы все с почтением внимали ей
и взирали на нее, но ничто не волновало нас, кроме мысли: «Это же
Вернар, великая Бернар. О, в свое время она, наверное, была непод¬
ражаема!» Я следил за ее игрой, затаив дыхание, дожидаясь того
маленького штриха, того момента, который создает величие. Гени¬
альные актеры демонстрируют порою прекрасную, отточенную игру,
которая не поднимает их, однако, над уровнем просто талантливых
исполнителей. И вдруг в одной какой-то сцене, жесте, интонации
блеснет, подобно откровению, «искра божественного огня». Так на¬
ступает вдохновенный миг, столь же ослепительно и внезапно оза¬
ряющий театральные подмостки, как вспышка молнии освещает ноч¬
ной пейзаж.
Бернар добилась этого в финале спектакля, в сцене смерти. Отки¬
нувшись на высоко взбитых подушках, она умирала. В последние
минуты, когда жизнь еле теплилась в ней, она вдруг приподнялась
и села. В ее голосе и
маски, появилось что-то новое, покоряющее своей силой. Почти ше¬
потом она сказала несколько слов, и казалось, что жизнь отлетела от
нее. Все актрисы, которые играли при мне умирающих, и, уж ко¬
нечно, все, исполнявшие именно эту сцену, испустив последний
вздох, непременно падали на подушки, грациозно вытянув руки и
запрокипув бледное, в рамке кудрявых волос лицо, чтобы те, кто си¬
дит в зале, смогли увидеть последнюю улыбку (лучезарный свет, по¬
кой, печаль) или все, что угодно. Бернар сыграла сцену иначе: не¬
ожиданно резким движением, так, что мы все похолодели и задрожа¬
ли в своих креслах, она рухнула вперед, неловко и тяжело, как свин¬
цовая, трагически вытянув руки вдоль тела ладонями наружу. В этой
позе она застыла. Да, это была смерть, настоящая, окончательная, не¬
поддельная. Конечно, это был только театр, но это было высокое ис¬
кусство. Тот неповторимый штрих, который заставлял воскликнуть:
«На сцене великая Сара Бернар!»
Театр дрогнул от бури аплодисментов. Люди вскакивали со своих
мест, снова садились. Артистку без конца вызывали. Бернар появля¬
лась перед зрителями в восхитительно отрепетированной позе.
Раскинув руки и низко склонив голову, она стояла посередине сцепы,
поддерживаемая двумя актерами,— точная копия распятого Христа.
Она стояла в такой позе, пока длились вызовы, лишь иногда припод¬
нимая голову и вновь роняя ее на грудь.
Ни разу в жизни я не слышал, чтобы публика так неистовствова¬
ла: это было всеобщее ликование, все кричали: «Браво! Браво! О, бо¬
жественная Сара! Божественная Бернар! Да здравствует Сара!»
Захваченный общим порывом, я аплодировал до боли в руках и
самозабвенно вопил во весь голос.
Немного погодя публика стала покидать театр. Я направился к
артистическому выходу в переулке подле театра. Там уже собралась
целая толпа. Все были веселы, возбуждены. Оживленные разговоры
сливались в многоголосый, ликующий гомон. У дверей стоял длин¬
ный черный лимузин. Вскоре низенькая дверца служебного выхода
распахнулась, и появилась Бернар с букетом красных роз в руках.
Двое мужчин поддерживали ее под руки. И снова толпа обезумела.
Оглушительный крик прокатился под солидным, полным достоинст¬
ва лондонским небом: «Браво! Да здравствует божественная!» Люди