Элевсинские мистерии
Шрифт:
В ту пору Диоскуровой чете
Пришлось спасти сестричку дорогую
Из плена похитителей [Тесея и Пирифоя. — А-Л.]; а те,
Удивлены подобной неудачей,
Привыкнув лишь к победам, ободрясь,
Пустились вслед погонею горячей.
И беглецов тут задержала грязь
В болотах Елевсинских; братья бродом
Отправились, я плыл через разлив… (7359–7421)
За такими разговорами Хирон прискакал к Манто, которая приветствует всадника Фауста:
Войди сюда, смельчак,
И
Дойдешь путем надежным ты и скорым
До Персефоны. (7489 СЛ.)
Так было и с аттическими мистами на Рэтах.
Павсаний сообщает об этом месте следующее: «Так называемые Рэты (Соляные озера) похожи на реки только тем, что они текут, так как вода у них столь же соленая, как в море. <…> Говорят, что Рэты посвящены Коре и Деметре и что рыбу ловить в них можно только [элевсин-ским. — А Л-.] жрецам. <…> По ту сторону Рэт первым обитателем был Крокон; то место, где он жил, еще и сейчас называют "дворцом" Крокона» (1.38,1–2). Через "ручьи" еще в VII веке был перекинут узкий деревянный мостик, Лишь император Адриан в 129 году, а может, и раньше, в 112-м, построил там каменный мост для повозок. С той поры сановные афинские дамы могли доехать прямо до самого священного участка в Элевсине. А прежде по крайней мере отсюда все мисты шли пешком. Свита — молодые конники, — возможно, переплывала Рэты или скакала в объезд, по берегу мелководья; так или иначе, они и дальше светили процессии факелами. Мисты использовали мостик два часа, совершая описанный ниже обряд.
Сначала мисты еще раз очищались в море и отдыхали, пока их не призывали к мосту. В Элевсине, как подтверждают надписи, был особый жрец — гидрон ("водный учитель"); он-то и стоял за мостиком Кроконидов. Здесь каждому мисту на правое запястье и левую щиколотку повязывали kroke — красную шерстяную нить. Она должна была защищать от дурных влияний и одновременно служила опознавательным знаком.
Вместе с Керени153 мы реконструируем ход событий следующим образом: мисты поодиночке переходят через мостик. На той стороне их ждет "внук Крокона", который спрашивает о подготовке. Каждый отвечает: "Я постился, пил кикеон" и т. д., по обряду в столичном Элевсинионе. После этого миста наделяют двойным кгоке. Нечто похожее Павса-ний сообщает о Мантинее: "У края горы находится храм Посейдона Покровителя Коней <…>. Есть предание, что в древности этот храм выстроили в честь Посейдона [великие (мифические) храмовые и придворные строители. — ДА.] Агамед и Трофоний, использовав как материал дубовые стволы, скрепив их друг с другом. Чтобы преградить людям [а также мертвым и ду" хам. — ДА.] вход в этот храм, они <…> протянули только [красную. — ДА] шерстяную нить <…>" (VIII.10,2–3).
Вечереет, теперь путь процессии сворачивает от побережья, ведет к стихии земли, точнее говоря, через свеже-вспаханные для посева октябрьские поля, называемые "три-асскими" — по трезубцу владычествующего здесь Посейдона. Посредине находится "ток Триптолема", где в июне-июле шла молотьба; быть может, мисты несколько минут награждали друг друга ударами, чисто символически, как поступали в подобной ситуации и египтяне.
Уже при свете факелов, которые держали в руках сопровождающие процессию юноши-всадники, — тем самым при участии стихии огня — мисты подходили к другому мосту, окрестности которого Павсаний описывает так: "Около Элев-сина протекает [второй. — ДА.] Кефисс; его течение здесь гораздо сильнее, чем выше; около него (одно местечко) называют Эринеон ["смоковница гнева". — ДА] и рассказывают, что, когда Плутон похитил Кору, он спустился под землю именно в этом месте; у этого же Кефисса Тесей убил разбойника Полипемона [Уничтожителя. — ДА], по прозвищу же Прокруста [Растягателя. — ДА] " (1.38,5).
О месте схождения Коры в подземный мир у смоковницы гнева поет также V гомеровский гимн: "…вдруг раскололась широко почва Нисийской равнины" (17). "Илиада" упоминает Нису, где фракийский царь Ликург преследовал "питательниц буйного Вакха" (6,133). "Одиссея" помещает дерево гнева над водоворотом Харибды (12,103). Павсаний сообщает из лаконских Брасий: "Семела [в Фивах. — ДА], родившая сына от Зевса и уличенная Кадмом, была заключена в бочку вместе с Дионисом. Эта бочка была подхвачена волнами и, как говорят, была выброшена на эту землю; так как Семела не пережила уже всего этого, то они ее пышно похоронили, а Диониса, говорят, воспитали. <…> К этому жители Брасий еще прибавляют, что Ино, блуждая по земле, прибыла в их страну, а придя,
Поскольку корень слова "Дионис" звучит как "нис", ученые ищут nysseion oros повсюду там, где существовали плодовые сады. Смоковница гнева, однако, сюда не вписывается, ибо рядом с нею Кора спустилась к мертвым.
Об этом мосте ок. 500 года от Р.Х. писал византиец Гесихий, говоря о gephyris, или "шутках на мосту", что почтенным гражданам (мистам), когда они шли через элев-синский мост, приходилось молча выслушивать брань. Сами поношения и невнимание к ним считались отводящими беду. Впрочем, возможно, что слова Гесихия относились к возвратному пути уже "оббженных" мистов и имели в виду брань ради отрезвления, как полагаем и мы. Ибо и на римских триумфах чествуемый полководец в одеждах Диониса вынужден был безропотно выслушивать подобные поношения толпы. За мостом, возле жертвенника Триптолема, еще не дойдя до хороводной площадки, процессия достигает своей цели.
Далее на просторной площадке между Каллихороном, то есть Колодцем Прекрасных Хороводов, и храмом Артемиды открыто, как самостоятельный обряд, происходит пляска океанид. Сопровождавшие ее песнопения, возможно, каждый раз сочиняли заново, хотя содержание их менялось мало. До наших дней сохранился написанный в VII веке до Р.Х. V гомеровский гимн Деметре — особенно удачный образец такого рода песнопений.
Оказав почести изображению божественного Иакха у жертвенника Триптолема, иерофант вместе с этим изображением, сопутствуемый жрецами, пересекал площадку для танцев и входил в ворота священного участка, которые тотчас закрывались. Юноши поодаль расседлывали коней, а затем, с новыми факелами, пешей цепочкой окружали хороводную площадку между колодцем Деметры и храмом Артемиды; если цепочка была коротка, ее удлиняли красным канатом. Вокруг толпились мисты. На большом алтаре перед храмом, в северо-западной части площадки (нетрадиционная ориентация для храма и алтаря!), жрецы, первый из которых именовался эпибомий, или "тот, что у алтаря", разводили жаркий костер и бросали в него пеллны — жертвенные лепешки в честь "обеих богинь". Животных жертв здесь уже не приносили. Во время таинств действовало правило Кекропа: не приносить в жертву ничего, что имеет душу.
Открытая площадка для танцев перед священным участком, построенная Писистратом, была больше и красивее всех существовавших до и после нее. По окончании персидских войн священный участок был расширен, а стены его укреплены; однако ради этого площадку урезали на треть. Хороводы сократились. Элевсинцы ежегодно наслаждались этим продолжительным публичным зрелищем, но афинским мистам, которые располагали весьма ограниченным временем, сокращение хороводных обрядов было на руку. К тому же значение танца вообще падало. Когда в VI веке из него родилась драма, он с его безмолвной древней стилистикой стал еще менее понятен. Впрочем, и в новой драме хор обращался к танцу куда чаще, нежели, как правило, полагает наш современник.
Еще и в VII веке перед мистериями, как свидетельствует Аристофан в "Лягушках", молодые неофиты, уроженцы Элев-сина — все в девичьем платье, — непременно участвовали в культовых танцах. Не в пример афинянам, они не совершали долгого утомительного перехода и могли начать в нужное время. В архаической древности, вероятно, порой уже сам танец вызывал желанный "созерцательный образ" — подтверждение тому минойские геммы. В ту пору хорошо подготовленные неофиты составляли хор, а двое жрецов или по крайней мере двое посвященных изображали богов. Но начиная с эпохи Солона (ок. 600 года до Р.Х.) мисты, в большинстве своем уже афиняне, стали зрителями, а танцевать доставалось хору элевсинских неофитов; когда же обряд на священной территории был расширен, к ним присоединились семнаддаги-восемнадцатилетние элевсинские девушки, и танец стал целым представлением. Но в роли богов по-прежнему выступали жрецы или тщательно подготовленные посвященные.
Юноши в девичьем платье или девушки (в идеале "пятьдесят дочерей Океана") плотной цепочкой медленно обходили колодец Деметры, затем размыкали круг и в искрометном танце проворно разбегались по всему пространству площадки. Апулей называет это "пиррическим танцем"154, сюжет которого — суд пастуха Париса о богинях Юноне (Гере), Минерве (Афине) и Венере (Афродите). О близких сюжетах сообщают и бронзовые таблички из до-дорического храма Аполлона в Амиклах. Тамошний миф ведет начало из II тысячелетия, таблички возникли около 500 года до Р.Х. Аполлон изображен рядом с юношей Гиакинфом, своим отражением в подземном Гадесе; далее Персей и Тесей.