Элевсинские мистерии
Шрифт:
Мойры и Эринии вшестером образуют на заднем плане полукруг. Афродита и Гермес стоят перед алтарем. Богиня указует мистам на окровавленного юношу, подвешенного к стойке, и восклицает: "Пророчество!" Одновременно Гермес поднимает свой жезл (длиной в половину человеческого роста и лишь с одной змеей, которая золотом сверкает на черном фоне). Некоторое время он молчит, все замирают в спокойном созерцании.
Когда Гермес опускает жезл, Афродита без светильника и без провожатых сходит с холма к святилищу Матерей-в-Долине. Шесть старух, до сих пор стоявшие за алтарем, следуют за ней в некотором отдалении. Волков больше не видно. Наверху "мертвые" и мисты вместе с Гермесом ждут у дверей храма, пока оттуда не выходит жрец Посейдона в черном одеянии. Он и Гермес отвязывают юношу, обертывают его
Перед новым плаванием Персефона делает мачту килем — характер становится судьбой
Возле Метроона Афродита зажгла огонь на выложенной камнем круглой площадке — именно такие площадки служат алтарем подземным богам. Мойры и Эринии набрасывают на плечи белые плащи и приподнимают пурпурные покрывала. Ужасом от них уже не веет, к тому же они стали неразличимы. Молча восседают они на высоких сиденьях, образуя полукруг между алтарем и храмом. "Мертвые" останавливаются перед восточным фасадом, факелоносцы занимают место по бокам дверей. Старый жрец Посейдона в черном и жрица в белом входят в храм. Гермес, расставляя мистов с восточной стороны алтаря, все время присматривает за огнем. Потом он бросает в огонь ладан и молится, обратившись лицом на восток:
Форкис, рожденный Землею и морем Понтийским,
Склоняем главу мы пред властью твоей в этом месте.
Пусть дети твои страхов чрезмерных не нагоняют на мистов.
К просьбе моей, о великий, будь благосклонен.
И как бы к себе самому, пристально глядя в огонь:
Персей иль, быть может, иной из древних героев,
Что умел укротить Форкиса дщерей,
Погрузи в души мистов твой образ!
Вновь глядя на храм, он продолжает:
Рея-владычица, ты, первородного дщерь Протогона!
Летом он знойным как лев-небожитель быка задирает,
Зимою же мистам дарует спасенье.
Блаженная Крона супруга, ты любишь неистовства в громе тимпанов,
Любы тебе среди гор завыванья ужасные смертных,
Ухо твое к нам преклони этой ночью.
Мистам теперь помоги благосклонным советом,
Мирным покоем наполни их души во смерти!
Из храма опять выходит старый жрец, на сей раз в белом, с золотой эгидой и в пурпурном плаще. Гермес раздувает огонь. Старик — теперь это Кронос-Дионис-Плутон — сдергивает с носилок покров, поднимает юношу, набрасывает на него пурпур и ведет в храм. Там они расспрашивают друг друга о загадках обрядов нынешней ночи, в той мере, в какой открывается дух юноши. Эти тайны мы оставим им.
Гермес делает мистам знак подойти к шести тронам между алтарем и храмом. "В священной робости спросите о судьбе земного круга, города, а уж потом — о вашей собственной", — говорит он. Начинаются тихие, вполголоса, беседы.
Сведущая в судьбах жрица — любая из шести — прежде всего, как правило, спрашивает: "Что ты видел?" Ответ может быть каким угодно. Если в нем, сколько бы ни варьировался вопрос, не будет ничего особенного, жрица скажет: "Ступай к Пану и брось жребий у твоего сатира!" Так мисты поодиночке идут к выходу. Сатиры следят, чтобы никто не сбился с пути.
Того же, кто что-либо расскажет о пережитом
Рея
Если мист пытается поведать об оккультном восприятии через некий орган, жрицы устанавливают точное местоположение этого органа, сравнивая его затем с красными пятнами, на теле юноши, и значительное их количество само по себе проясняет зачаточность собственного восприятия. Ну а начни мист излагать содержание видения, его посылают к жрице в храм.
Там опытная служительница отделяет фантазии от истины, болезненно-навязчивую речь от неспешного свободного рассказа. Все, что жрице представляется здоровым и правдивым, она упорно извлекает дальше, советуя почаще вспоминать эту беседу наедине с собой. "Если б Одиссей, — замечает она, — погруженный феаками в сон, похожий на смерть, и высаженный на Итаке близ пристани Форкиса, в гроте нимф, не пересчитал бы тотчас после пробужденья и не назвал поименно все подаренные ему богатства, он бы никогда не вернулся в этот грот после избиения коварных женихов Пенелопы, которое отняло у него все силы, и сокровища так бы там и остались, забытые. Вот и ты должен поведать мне обо всем, что видел, слышал- или чувствовал, тогда сокровища ночи таинств останутся с тобою". Жрица охотно выслушивает любое сказание, особенно сказание о Персее. Гомера она привлекает для толкования, ведь мисты большей частью живут эпосами, и великие произведения долго, порою всю жизнь трогают их душу, потому что помогают бодрствовать духу таинств, который иначе легко канет в забвенье.
Изобилие истинных образов у Гомера едва ли не бесконечно. Если в речи миста звучат болезненные нотки или он вдруг начинает явно упиваться рассказом об увиденных образах, достаточно упомянуть о приключениях у Кирки-Цирцеи или Калипсо либо о том, как скромно-человечная Навсикая в конечном итоге куда больше способствовала спасению героя, чем обе богини. Бывают и такие, что упорно выспрашивают подробности устройства мистерий, — им, если они мало-мальски понятливы, можно указать на трех девушек, связанных с Ахиллесом: первая, на острове Скирос, Дейдамия, родила ему сына Неоптолема; затем ему была обещана дочь Агамемнона Ифигения, но Артемида перенесла ее в Тавриду и сделала там жрицей; и наконец, он захватил под Троей девушку с Лесбоса, по имени Брисеида, прекрасную, как Афродита, однако же предводитель войска, царь Агамемнон, отнял ее у героя, и по этой причине Ахиллес сорок дней не участвовал в сраженьях, лишь после битвы на Скамандре, смерти Гектора и ночного выкупа его Приамом Ахиллес наконец в мире почиет рядом с нею на ложе.
Одному из посланных в Метроон мистов перед жрицею в пурпурном покрывале является легкий, точно радуга, образ Одиссея — герой падает с плота в море, сбрасывает одежду и обертывает грудь покрывалом Белой морской богини Ино, которое помогает ему миновать смертоносный прибой и добраться до берега страны фе-аков (Од. 5). Едва этот образ исчезает, возникает другой, показывающий более раннее крупное кораблекрушение, которое постигло героя вблизи бездонного морского водоворота Харибда. Молния разбивает корабль в щепки, ломает киль и мачту (Од. 12). Тут мист смекает, что сегодня ночью видел это несчастье перед храмом Посейдона, страшное и для него самого тоже, ибо молния поразила его душу! Вот что он там выстрадал. Наконец образы облечены в слова рассказа и развеялись, и жрица велит еще раз точно повторить самое важное, чтобы ни одно духовное впечатление не пропало втуне.