Эльфийский Камень Сна
Шрифт:
Потом его начало грызть сомнение, и, идя вдоль хребта, он начал оглядываться в поисках Кэвина — боль саднила и не отпускала его. Но дойдя до спуска в долину, он никого не заметил и понял, что опоздал.
— Смерть, — раздался сзади с холма тоненький голосок.
Нэаль в ярости оглянулся на косматое существо, сидевшее на камне.
— Что ты знаешь, каркающее чучело? Чтоб ты засохло! Можешь выкрасть у меня все, что я имею, ползучий вор, и засохнуть!
— Злые слова ведут к злу, и одно лишь правдиво.
— Чума на твои пророчества.
— Дурно
— Оставь меня.
Граги спрыгнул с камня и подошел еще ближе.
— Только не я.
— Значит он умрет?
— Возможно.
— Тогда говори яснее, — в сердце Нэаля забрезжила надежда и с отчаянным чувством вины он схватил Граги за косматые руки. — Если у тебя есть виденье, так посмотри. И скажи мне, скажи, прав ли арфист? Есть ли вообще надежда? Была ли она? Придет ли снова король? Должен ли я служить этому королю?
— Отпусти! — закричал Граги. — Отпусти!
— Не хитри со мной! — воскликнул Нэаль и встряхнул его, ибо страх сделал его жестоким, и взгляд косматого создания стал совсем безумным. — Есть ли надежда на этого короля?
— Он темен, — прошипел Граги, дико вздернув своей лохматой головой, и глаза его закатились, потом снова его взгляд остановился на Нэале. — О, темен.
— Кто? Что значит темен? Называй мне имена. Выживет ли юный король?
Граги застонал и, вывернувшись, укусил Нэаля за палец, тот выпустил его, отдернул руку и поднес ее ко рту. Но существо не стало убегать, оно уселось на корточки и, раскачиваясь туда и сюда с диким взором, заговорило тоненьким завывающим голосом:
Темен путь и темна тоска,
И цепи крепки, что сковали их;
И наступит день, что даст им рассвет,
Но тут же придет закат.
— Что это значит? — вскричал Нэаль. — Кто это «они»? Ты имеешь в виду меня?
— Нет, нет, Кервалена никогда. О, человек, Граги плачет по тебе.
— Значит я умру?
— Все люди смертны.
— Чума на тебя! — Нэаль посасывал свою прокушенную руку. — Какие цепи и где? Ты говоришь о Кер Велле?
— Оставайся, — промолвил Граги и исчез.
Нэаль уже готов был уйти. Он стоял на холме и смотрел вниз в долину, которая вела к выходу из холмов. Но в его ушах продолжало звенеть «оставайся», и мышцы его ныли от бега, и Кэвина не было видно.
Он опустился на землю и сидел так до заката, и отвага его все гасла и гасла, а вера слабела и слабела.
Наконец он увидел бегущего мальчика меж холмов — он петлял и подпрыгивал на поворотах, словно преследуемый болью.
— Скага! — закричал Нэаль, поднимаясь на ноги.
Мальчик замер, словно его ударили, посмотрел на Нэаля и начал спотыкаясь, карабкаться вверх; но Нэаль двинулся ему навстречу и поймал в свои объятия.
— Я думал, ты ушел, — промолвил Скага — он никогда не плакал, но сейчас губы у него дрожали.
— Это Кэвин ушел, а не я, — ответил Нэаль. — Ужин готов?
Мгновение Скага справлялся с одышкой.
— Наверное.
И он вернулся назад со Скагой — так захлопнулась
IV. Травля
Арафель дремала. Лишь на мгновение она соскользнула в дебри своей памяти, что она частенько делала, в яркое сияние, столь отличное от тусклых ночей и слепящих дней смертного Элда. Но время у нее текло всегда не так, как у людей, и едва она погрузилась в сон, как ее разбудил какой-то звук, странный и жалобный.
«Он снова вернулся», — сонно подумала она, чувствуя сильную досаду: но потом она ощутила нечто совсем иное — откуда-то, совсем рядом веяло жестокостью, и сияние, прозвенев в ее памяти, исчезло.
Она собралась с мыслями. Сон безвозвратно рассеялся, но она даже не обратила внимания. Ветер донес до нее звук, и весь Элд задрожал как паутина. Она вынула меч и завернулась в плащ, хотя могла сделать гораздо больше. Это была беззаботность и привычка, а может, обрекшая ее на неудачи судьба. Но ни один противник не вышел навстречу Арафели, и тогда она пошла на услышанный ею звук.
Из крепости Керберна через Элд вела прямая тропа. Это был самый опасный путь из долины Кер, и с тех пор, как она завалила его, немногие отваживались пускаться им: лишь разбойники, вроде того изгоя, могли решиться на это — люди, глаза у которых так потускнели и помертвели, что они были глухи к обычному страху и голосу разума. Иногда им даже везло, и они выходили из леса живыми, если шли днем, двигались быстро и не охотились на зверей Элда. Если они двигались достаточно быстро, то вечер заставал их живыми или в Новом лесу на холмах, или за пределами Элда на берегу реки.
Но пришелец, появляющийся ночью, да еще такой молодой и с таким безумным взглядом, и без меча или лука, а всего лишь с кинжалом и арфой — такой смельчак редко вступал в Элд, и мрачные тени посмеивались и шептались в изумлении.
Именно звуки арфы и услышала Арафель — столь редкостного инструмента, звеневшего на его плече и выдававшего его присутствие всем, у кого слышат уши, в этом мире и в том. Она следила за его бегом по этому звуку и вышла к нему прямо навстречу из нежного холодного света эльфийского солнца в еще более холодную белизну лунного сияния. Она вышла без капюшона, и плащ беззаботно развевался у нее за спиной; и мрачные тени Элдвуда, осмелевшие на этой древней земле, вдруг ощутили теплое дыхание весны и отступили, хоронясь в укромные места, куда не проникал свет ни луны, ни солнца.
— Мальчик, — прошептала она.
Он замер, словно раненый олень, и изумленно осмотрелся, пытаясь отыскать источник голоса в чащобе. Она вышла к нему в полный рост и тут же ощутила сырой ветер смертного Элда на своем лице. Мальчик оказался крепче, чем она думала, но одежда его была вся в лохмотьях, разорванная его стремительным бегом сквозь лес. Его одежда, теперь испачканная и разодранная, больше подходила для какого-нибудь замка — она была из тончайшей шерсти и расшитого полотна, арфа же за его плечом покоилась в резном ларце.