Элиас Портолу
Шрифт:
— Да, похоже, что, слава Богу, теперь у него все хорошо, ведь он так много выстрадал, бедная птаха!
— Будем надеяться, что все наконец окончилось: он, конечно же, больше не вернется к прежним дружкам, ибо они как раз и повинны в его несчастье.
— Да будешь ты благословенна, ибо золотые слова ты сказала, милая Аррита Скада. Впрочем, о чем мы с тобою говорили? У мужчин в голове лишь заботы этого бренного мира, хотя если бы они хоть немного задумывались о мире ином, то в этом они шли бы более прямыми путями. Им кажется, что эта земная жизнь никогда не кончится, а на самом деле она всего лишь приуготовление, причем непродолжительное, к жизни иной. В этом мире мы страдаем, но нам следует поступать так, чтобы вот
— Я люблю именно такой кофе, сладкий мне не нравится.
— Да, мы с тобой говорили, что главное, когда тебя не мучает совесть. А мужчины как раз над этим и не задумываются. Для них главное — чтобы урожай был хорошим, чтобы получить вдоволь сыра, вдоволь пшеницы, вдоволь оливок. Им, увы, и невдомек, что жизнь так коротка и что все мирские хлопоты проходят так быстро. Дай-ка мне сюда свою чашечку, не беспокойся! Да нет, ничего, это ложечка упала. Мирская суета! Попробуй-ка ты, Аррита Скада, встать на край моря и пересчитать до последней песчинки, сколько там песка. Если ты всех их пересчитаешь, то поймешь, что их количество ничто в сравнении с годами вечности. Если же взять песчинки наших лет, тех, что нам суждено провести в этом мире, то все они уместятся в кулачке ребенка. Я это постоянно твержу Берте Портолу и своим детям, но они все слишком привязаны к мирским заботам.
— Они молоды, милая Аннедда, не забывай, что они молоды. Впрочем, ты сама увидишь, что Элиас взялся за ум, он стал серьезным, очень серьезным; урок он получил немалый, и запомнит он его на всю оставшуюся жизнь.
— Да будет на то воля Святой Марии из Вальверде! Элиас по натуре человек, добрый. В детстве он больше походил на девочку, ибо никогда не ругался и не сквернословил. Кто бы тогда подумал, что именно из-за него я пролью столько слез?
— Ладно, что было, то было. Теперь твои дети действительно словно голубки, как говорит твой муж Берте. Лишь бы между ними всегда парили согласие, любовь…
— Здесь все хорошо, да будешь ты благословенна! — молвила с улыбкой тетушка Аннедда.
После ужина тетушка Аннедда сумела наконец уединиться с Элиасом пасом во дворе, где они уселись вдвоем подышать свежим воздухом. Ворота были открыты, в переулке ни души. Стояла самая настоящая тихая летняя ночь, в прозрачном небе ярко блистали звезды. Из-за огородов, с той стороны проселочной дороги, где паслись овцы, доносился непрерывный серебристый звон колокольчиков; в воздухе стоял терпкий запах молодой травы. Элиас вдыхал, раздувая ноздри, этот аромат, этот чистый воздух с каким-то необузданным наслаждением и жадностью. По жилам его растекалась горячая кровь, а в голове была приятная тяжесть, что бывает после вина. Он выпил, и на душе у него отлегло.
— Мы были у невесты Пьетро, — нарушил молчание Элиас. — Довольно-таки милая девушка.
— Да, смугла она, но мила. К тому же еще и рассудительная.
— Ее мать, на мой взгляд, несколько задается. Если у тебя в кармане медный грош, к чему себя держать так, словно ты какая-нибудь богачка? Девушка же мне показалась скромной.
— Что поделаешь? Аррита Скада доброй породы и этим кичится. Впрочем, — сказала тетушка Аннедда и оседлала своего любимого конька, — я не знаю, какой прок человеку от спеси и высокомерия? Сказал же Бог: «Человек должен питать лишь три чувства — любовь, милосердие и кротость». Какой прок от других страстей? Ты теперь познал жизнь, сын мой, что ты на это скажешь?
Элиас тяжело вздохнул и обратил лицо к небу.
— Вы правы, мама, я познал жизнь. Я понес наказание не потому, что я его заслужил — вы ведь знаете, я был невиновен, — а потому, что когда Господь хочет воздать по заслугам, то платит каждому из нас за все сполна. Я был плохим сыном, и Бог меня покарал, из-за чего я раньше времени состарился. Плохие дружки совратили меня с пути истинного, и несчастье на меня обрушилось как раз потому, что я полился с дурной компанией.
— А эти дружки в твое отсутствие даже гобой и не интересовались. Прежде, когда ты был на свободе, они постоянно заглядывали в эти ворота: «Где Элиас? А Элиас где?» Элиас — туда, Элиас — сюда. А потом? Потом они стали нас избегать, а если им случалось проходить по нашей улице, то они натягивали картузы чуть ли не на глаза, лишь бы мы их не узнали.
— Хватит об этом, мама! Теперь все кончено, я начинаю новую жизнь, — сказал он и еще раз вздохнул. — Теперь для меня существует только моя семья: вы, мой отец, мои братья; поверьте, я все сделаю, чтобы заставить вас забыть о прошлом. Я стану во всем вам послушным слугой; совсем другим человеком, чем был прежде.
Тетушка Аннедда ощутила слезы умиления, которые подступали к глазам, а поскольку ей показалось, что и Элиас слишком расчувствовался, она поспешила сменить тему:
— Не болел ли ты, сынок, все это время? — спросила она. — Уж очень-то ты исхудал.
— Что же вы хотите, мама? В тех местах, где я был, исхудаешь и без болезни; безделье убивает почище самой тяжкой работы.
— Так вы там не работали?
— Не то чтобы уж совсем — так, кое-какие ручные поделки, или вообще занимались совсем не мужскими занятиями. Сидишь, а время словно остановилось: прошла минута, а кажется, что пролетел целый год. Как это ужасно, мама!
Они замолчали. В голосе Элиаса прозвучало смятение, когда он произносил эти последние слова. Днем, опьяненный свободой, он без какого-либо над собой усилия говорил и о своем пребывании в тюрьме, и о товарищах по несчастью — это казалось ему уже чем-то далеким и чуть ли не отрадным воспоминанием. Теперь же, под безмолвным покровом ночи, когда он, сидя наедине с матерью, этой кроткой и чистой сердцем старушкой, вдыхал свежий аромат деревенской природы, напомнивший счастливые дни его ранней молодости, прошедшей в овчарне, на приволье отцовского пастбища, — теперь мысль о тех годах, которые он понапрасну потерял, когда томился в тюрьме, пробуждала в нем ужас.
— Я так слаб, — сказал он, помедлив, — я совсем без сил, словно кто-то их все из меня высосал. И это при том, что я никогда не болел. Только один раз со мной случилась такая жуткая колика, что мне казалось, я вот-вот умру. Святой Франциск мой! — воскликнул я тогда, — избавь меня от этой напасти, а я, когда выйду на свободу, первым делом отправлюсь в Твою Церковь и поставлю Тебе большую восковую свечу.
— Милый Святой Франциск! — воскликнула тетушка Аннедда и молитвенно сложила руки. — Мы все отправимся туда, мы непременно отправимся туда, сын мой! Да снизойдет на тебя Его благословение! К тебе вновь вернутся прежние силы, не сомневайся! Мы все отправимся помолиться Святому Франциску и Пьетро тоже вместе со своей невестой.
— Когда у него свадьба?
— Как только с урожаем управится, сын мой!
— Он приведет жену к нам?
— Да, по крайней мере, на первое время; я старею, сын мой, и одна уже не управляюсь по хозяйству. Пока я жива, я хочу, чтобы мы все были вместе; когда же я вернусь в лоно нашего Господа, каждый из вас пойдет своей дорогой. Ты тоже женишься…
— И кто же теперь за меня пойдет? — криво усмехнулся Элиас.
— Зачем ты так говоришь, сынок? Как это: «Кто за меня пойдет?» Да любое Божье созданье! Если ты исправишься, если будешь жить честно, в страхе Божьем и работать, тебе непременно повезет. Я вовсе не хочу, чтобы ты непременно взял за себя женщину богатую, но честная обязательно для тебя сыщется. Господь повелевает вступать в брак, чтобы в святом союзе сочетались мужчина с женщиной, а не богатый с богачкой или бедный с беднячкой.