Эликсир Коффина
Шрифт:
– Это еще только цветочки, - пообещал Джейк.
– Ягодки впереди.
– Что скажут об этом антропологи?
– задумчиво молвил Филипп.
– То есть?
– Возможно, когда-то в доисторические времена произошла единичная мутация. Крохотное изменение - и одна линия приматов стала уязвимой для этого, вируса! И быть может, поэтому человеческий мозг стал так развиваться и совершенствоваться, и самое существование человека, когда он утратил остроту обоняния, стало до такой степени зависеть от его разума, а не от мускульной силы, что он возвысился над прочими приматами.
–
– простонал Коффин.
– И я полагаю, - сказал Джейк, - он первым делом кинется искать виноватого.
Оба, Филипп и Джейк, посмотрели на Коффина.
– Ну-ну, ребята, бросьте дурака валять, - сказал Коффин, и его опять затрясло.
– Мы все трое заварили эту кашу. Филипп, ведь ты сам говорил, что идея-то была твоя! Не бросишь же ты меня теперь.
Зазвонил телефон.
– Доктор Коффин, - залепетала перепуганная секретарша, - звонил какой-то студент, он... он сказал, что едет к вам...
– Я занят, - завопил Коффин.
– Никаких посетителей! Никаких телефонов!
– Но он уже едет! Он говорил... что разорвет вас на куски своими руками...
Коффин швырнул трубку. Лицо у него стало серое.
– Они меня растерзают! Филипп, Джейк, да помогите же!
Филипп вздохнул и отпер дверь.
– Пошлите кого-нибудь в морозильник, пусть принесут всю охлажденную культуру, какая есть. И добудьте пяток привитых обезьян и несколько десятков собак.
– Но что ты собираешься делать?
– Понятия не имею, - отвечал Филипп. Но придется нам снова научиться насморку, даже ценою жизни.
Они орошали себе слизистые носа и горла таким количеством активнейшего вируса, что всякий нормальный человек уже до самой смерти не отделался бы от насморка. Они смешали культуру шести различных видов вируса, полоскали этой вонючей смесью горло и поливали ею себя и каждую привитую обезьяну.
Без толку.
Они вводили сыворотку себе внутримышечно и внутривенно, в руку, в ягодицу, под лопатку. Они ее пили. Они в ней купались.
А насморк им не давался.
– Наверно, мы подходим к делу не с того конца, - сказал однажды Джейк.
– У нас сейчас максимальная сопротивляемость. Необходимо ее сломить.
Стиснув зубы, они ринулись по этому пути. Они голодали. Не спали по нескольку суток кряду. Разработали безвитаминную, безбелковую и бессолевую диету, их еда вкусом напоминала переплетный клейстер, а пахла и того хуже. Работали в мокрой насквозь одежде и хлюпающей от воды обуви, выключали отопление и распахивали настежь окна, хотя уже настала зима. Потом снова и снова опрыскивали себя активным охлажденным вирусом и, как чуда, ждали, чтобы засвербило в носу.
Но чуда не было. Изобретатели сидели туча тучей и глядели друг на друга. В жизни они не чувствовали себя такими здоровяками.
Вот только запахи. Все трое надеялись, что со временем притерпятся, но не тут-то было. Напротив, они начали ощущать даже такие запахи, о каких прежде не подозревали, - ядовитые, до отвращения приторные, запахи, от которых они, согнувшись в три погибели, кидались к раковине. Они пытались затыкать себе нос, но запахи просачивались через любую затычку, и к обеденному столу бедняги шли, как на пытку.
Они с устрашающей быстротой теряли в весе, но простуда их не брала.
– По-моему, вас всех надо посадить в сумасшедший дом, - сердито сказала Элли Доусон зимним утром, вытаскивая посиневшего, дрожащего Филиппа из-под ледяного душа.
– Вы совсем рехнулись.
– Ты не понимаешь!
– простонал Филипп.
– Нам необходимо простудиться.
– Да зачем?
– взорвалась Элли.
– Вчера в лабораторию нагрянули три сотни студентов. Они говорят, что запахи доводят их до исступления. Они уже не выносят общества даже лучших друзей. Если мы им не поможем, они разорвут нас в клочки. Завтра они придут опять, и с ними еще триста. И ведь это - те шестьсот, с которых мы начинали. А что будет, когда еще пятнадцать миллионов обнаружат, что собственный нос не дает им житья?
– Он содрогнулся.
– Ты видала газеты? Люди уже рыщут по городу и принюхиваются, как ищейки. Вот когда выясняется, что мы поработали на совесть. Мы бессильны, Элли. Эти антитела слишком хорошо делают свое дело.
– Так найдите какие-нибудь дряньтитела, которые с ними справятся, туманно посоветовала Элли.
– Ну что за глупые шутки...
– А я вовсе не шучу! Мне все равно, как вы это сделаете. Мне только нужен мой прежний муж, чтоб не фыркал на мою стряпню и не лез под ледяной душ в шесть часов утра.
– Я понимаю, тебе тяжко, - беспомощно сказал Филипп.
– Но как нам быть - ума не приложу.
В лаборатории он застал Джейка и Коффина; бледные и злые, они совещались.
– Больше у меня ничего не выйдет, - говорил Коффин.
– Я вымолил у них отсрочку. Я пообещал им все на свете, кроме разве своей вставной челюсти. Встретиться с ними еще раз я просто не могу.
– У нас осталось всего несколько дней, - мрачно возразил Джейк.
– Если мы ничего не придумаем, мы пропали.
Филипп вдруг ахнул.
– Мы просто безмозглые ослы, - сказал он.
– С перепугу совсем перестали соображать. А ведь дело проще пареной репы.
– О чем ты говоришь?
– разозлился Джейк.
– Дряньтитела, - ответил Филипп.
– Боже милостивый!
– Да нет, я серьезно. Сколько студентов мы можем завербовать в помощники?
Коффин судорожно глотнул.
– Шестьсот. Они все тут под окном и жаждут нашей крови.
– Отлично, давай их сюда. И еще мне нужны обезьяны. Но только обезьяны простуженные, и чем хуже, тем лучше.
– Да ты сам-то понимаешь, что делаешь?
– спросил Джейк.
– Нисколечко, - весело отвечал Филипп.
– Знаю только, что такого еще никто Никогда не делал. Но, может, пришло время держать нос по ветру и идти, куда он поведет...
Бумеранг возвращался к исходной точке.
Все двери в лаборатории были забаррикадированы, телефоны отключены. В ее стенах шла лихорадочная деятельность. У всех троих исследователей обоняние обострилось нестерпимо. Даже маленькие противогазы, которые смастерил Филипп, уже не защищали их от непрестанного артиллерийского огня удушливых запахов.