Эликсир Купрума Эса (Художник Е. Медведев)
Шрифт:
— А тем, что он не похож на диверсанта или вообще на преступника.
Родя ехидно улыбнулся:
— Вот ты и попался, голубчик миленький! По-твоему, выходит так: у каждого диверсанта должно быть на лицо написано, что он диверсант, а не честный человек. В таком случае, почему же их всех давно не переловили?
На этот раз призадумался Веня.
— Ну ладно, ну тут я, может быть, чего-то не усек. Но в остальном-то я прав! Значит, что получается? Три — один в мою пользу! А самое главное, Родька, я тебе вот что скажу: ты в какой-нибудь книжке, в каком-нибудь журнале, в какой-нибудь газете читал, чтобы двенадцатилетняя девочка могла гипнотизировать?
Тут
— Слушай, а как, по-твоему, Попов в какой-нибудь книжке про радиоволны читал, перед тем как эти волны открыть? А? Скажи! Вот скажи!
Здесь Родин оппонент впервые растерянно захлопал глазами, но тем не менее Родя как-то скис. Он понимал, что ведь только историю с засадой его друг не смог объяснить более или менее вразумительно. А в остальном все случаи — с Трубкиным, с Борькой и Семкой и со станком — можно было толковать и так и этак, даже скорее «этак» — в Венину пользу.
…В тот же день, только намного раньше, вели разговор еще два знакомых нам человека. Это были Куприян Семенович Дрогин и Митрофан Петрович Ладошин.
Куприян Семенович уже сутки лежал в клинике имени Снегирева. Вчера врачи «скорой помощи» еще в отделении милиции сделали ему какой-то укол, второй укол ему сделали в клинике, и боль в груди совсем прошла, осталась только сильная слабость.
Куприян Семенович был человеком порывистым, увлекающимся, но отнюдь не глупым. После того как боль перестала его мучить, он стал думать о событиях вчерашнего дня, и ему стало ясно, что доказать он никому ничего не сможет: ведь аппарат для изготовления эликсира уничтожен, сержант Сивков отрицает, что он подчинился приказанию Зойки, а сама Зоя будет помалкивать о таящейся в пей чудесной силе. Словом, Куприян Семенович понял, что всякий затеянный им на эту тему разговор люди примут лишь за бред сумасшедшего. И он по сказал уже больше ни слова о Зойке и об эликсире врачам и даже жене своей Марин Павловне решил ничего о них не говорить, когда той позволят его навещать.
Куприян Семенович был помещен в двухместную палату, но находился в пей один: койка у противоположной стены пустовала. Учитель сложил руки на груди, да так и пролежал до вечера, уставившись в потолок, стараясь представить себе, какие это «добрые дела» творит сейчас Зойка и к чему это все может привести.
На следующий день ему встать не разрешили, и он завтракал лежа в постели. После завтрака учитель задремал, потому что ночью спал плохо, несмотря на принятые таблетки. Сквозь дрему он слышал, как в палату вроде бы внесли еще кого-то, и уложили на соседнюю кровать, и что-то делали с ним, вполголоса переговариваясь. Но Куприян Семенович глаз не открыл, продолжая дремать. Лишь часа через два с половиной он покосился на своего соседа и вдруг увидел, что перед ним зять его старой приятельницы, да еще и отец самой Зойки Ладо-шиной. Тот лежал, как и учитель, сложив руки на груди, и смотрел в потолок, временами помаргивая. Куприян Семенович повернул к нему голову.
— Если не ошибаюсь, Митрофан Петрович? — сказал он тихо.
Ладошин в свою очередь повернул голову.
— Куприян Семенович?
— Вот именно. Тоже сердце?
— Оно.
— Сильная боль?
— Да сейчас прошло. Но подозревают инфаркт.
— Модная
Оба отвернулись друг от друга, и вдруг Митрофан Петрович сказал громко, энергично, хотя ему запретили не только говорить, но даже шевелиться:
— Вы счастливый человек, Куприян Семенович!
— А именно?
— У вас только сердце, а у меня еще что-то с мозгом.
— То есть?
И, не оборачиваясь, по-прежнему глядя в потолок, Митрофан Петрович опять заговорил:
— Сижу я вчера вечером, болтаю с дочкой. Вдруг она говорит: «Папа, подари завтра Дворцу пионеров станок с программным управлением». А это… а это тысячи и тысячи… Ну, подумал, дочка сама не знает, о чем говорит, пошутил по этому поводу…
Тут Митрофан Петрович надолго замолчал, а Куприян Семенович повернулся на правый бок, поджал под себя колени, подложил под голову ладонь.
— Так-так! Я вас слушаю.
— А ночью, понимаете, начинает меня забирать: вот, мол, должен я завтра отправить этот проклятый станок Дворцу пионеров, и все тут! Так до утра и не уснул. Сам не понимаю, что со мной сделалось…
Митрофан Петрович опять помолчал. Ему, как видно, трудно было говорить. А учитель весь съежился.
— Да-да! Слушаю вас.
— Приезжаю на работу — не отпускает… эта идея. Вызываю начальника отдела сбыта, понимаю, что даю явно нелепое, явно преступное распоряжение, но ничего с собой сделать не могу.
И снова наступила пауза, и снова Куприна Семенович сказал на этот раз чуть слышно:
— Да-да!
— Уж не помню, как я добился, чтобы они при мне отправили этот проклятый станок. А как только отправили, сразу чувствую: ну, отпустило.
— Гм! Да! — сказал Купрум Эс.
— Думаю: что же это я натворил?! Вызываю к себе заместителя… и только успел сказать: «Выручайте станок!» Тут меня прихватило: сердце.
После этого оба собеседника долго молчали, а затем Ладошин опять заговорил, на этот раз уже тихо:
— Понимаете, Куприян Семенович… сердце — что! Сердце подлечат, и я опять на работе. Но ведь станок-то! Это значит, что мозг поражен. Сегодня я нормальный, а завтра снова что-нибудь выкину.
Куприяну Семеновичу стало знобко, и он натянул себе на ухо одеяло.
— Н-да. Гм!.. Митрофан Петрович, относительно этого вы можете не беспокоиться. Мне… мне подобные заболевания хорошо знакомы, и… смею вас уверить, что ничего подобного с вами не повторится. Вот так! Да!
Куприян Семенович не лгал. Он просто знал, что, когда Ладошина выпустят из клиники, эликсир у Зойки испарится.
— Дай бог! — сказал Митрофан Петрович.
Куприян Семенович снова лег на спину, вытянул ноги, и оба собеседника надолго умолкли.
Оба сложили руки на груди, оба смотрели в потолок, и каждый думал о своем.
Глава двадцать третья
И вот наступила суббота — день великого Зонного торжества (по крайней мере так она предполагала). Она очень рано проснулась, рано позавтракала и рано вышла из дома, так рано, что никто не ждал ее на обычном перекрестке. Но по дороге в школу Зою неожиданно встревожила такая мысль: вдруг эликсир из нее выветрился! Вдруг он выветрился уже вчера, и она совершенно зря отдавала приказания директору дворца, а тот слушал и думал, что дочка Митрофана Петровича просто свихнулась. И Зоя стала соображать, кому бы отдать какое-нибудь безобидное приказание, чтобы проверить, не исчезла ли ее способность повелевать.