Елизавета I
Шрифт:
Дадли просчитался. Он послал своего сына Роберта во главе трех сотен людей захватить Марию, но та перехитрила его, и теперь нужно было уже собирать настоящую армию. 14 июля герцог самолично выехал из Лондона во главе поспешно сформированного отряда, полный дурных предчувствий относительно неверных горожан и готовых в любой момент предать членов Совета, которых он оставлял у себя за спиной. Так оно почти сразу и получилось. До Совета дошло, что Мария собрала могучую силу, а команды кораблей, которые Дадли послал патрулировать побережье Норфолка, перешли на ее сторону. Не найдя в своих рядах сильного лидера, советники впали в панику. Можно представить себе, как обойдется с ними Мария в случае победы! Дадли остановился у Кембриджа, колеблясь относительно дальнейшего продвижения в сторону Фрамлингэма, а
Что Елизавете было известно об этом стремительном, бескровном перевороте, сказать трудно — не сохранилось никаких свидетельств. Возможно, она знала о провозглашении — весьма враждебно встреченном жителями Лондона — своей шестнадцатилетней троюродной сестры Джейн королевой, как и о пламенных проповедях Латимера, всячески убеждавшего паству, что ни она, Елизавета, ни Мария править страной не могут. Возможно, она с радостью узнала о победе сестры и поражении Дадли, стремительно терявшего своих сторонников. Можно предположить, что она опасалась за Роберта Дадли, которого теперь, после провала попытки захвата Марии, — на что так рассчитывал его отец — явно не ждало ничего хорошего.
Так или иначе, по получении известий о капитуляции Дадли в Кембридже и скором возвращении Марии в Лондон, где ее ожидал английский трон, Елизавета решила без промедления засвидетельствовать преданность новой королеве. Она отправила Марии письмо с поздравлениями и начала готовиться к встрече, чтобы принять участие в торжественном въезде в столицу.
Новая королева вступила в Лондон прохладным августовским вечером. Со всех сторон ее окружала охрана, восторженные подданные кричали, распевали песни, подбрасывали в воздух шляпы. Мария была одета в алый королевский бархат, платье, перевязь, головной убор — все сияло бриллиантами. После двадцати лет страданий, забвения, непрекращающихся преследований она наконец стала королевой, и, по мере того как Мария, улыбаясь, медленно продвигалась сквозь толпу, в глазах ее явственно разгорался зловещий огонек. С точки зрения Елизаветы, самым опасным была полная убежденность Марии в том, что сам Всевышний сберег ее для этого мига, не дал сгинуть, разметал врагов, чтобы она могла возродить в Англии католическую веру. Лишь чудо вознесло ее на вершину власти, и теперь она обязана была приложить сверхчеловеческие усилия, дабы стать достойной воли небес. И чего ей следует ожидать — или опасаться — со стороны своей умной, популярной в народе сестры-протестантки и ближайшей престолонаследницы?
Сопровождаемая приближенными и слугами, Елизавета двигалась в сгущающихся сумерках в общей процессии, отвечая на приветствия толпы и поворачиваясь направо и налево, чтобы все насладились ее цветущим видом. Елизавета знала, что сегодня на внимание со стороны Марии ей рассчитывать не приходится, но что плохого в том, что люди увидят ее во всей красе.
Глава 10
Моя судьба — в изломе ее бровей,
Улыбка ее — бальзам для души моей,
Сраженный страстью, покорно склоняюсь пред ней.
С первых же дней правления королева Мария установила для себя жесточайший режим. Каждое утро она поднималась с рассветом и после обычного туалета и мессы немедленно садилась за рабочий стол, принимаясь за текущие дела. Так она трудилась до полудня, не позволяя себе оторваться даже на чашку чая. В час или два — неплотный обед, а затем снова — бесконечные письма, документы и иные важные бумаги, что накопились за предыдущий день. Время от времени Мария отвлекалась на беседы с иностранными послами, советниками и в особенности с лорд-канцлером Стивеном Гардинером — епископом Винчестерским. Не обращая внимания на головные боли, сердцебиения и на то, что она называла «своей природной меланхолией», королева неустанно трудилась до самого вечера, до боли в глазах вглядываясь в бумаги при тусклом пламени свечей, до тех самых пор, пока не наступал час вечерней службы. Прослушав мессу, она призывала к себе слуг, чтобы помогли раздеться,
Такое самосожжение требовало незаурядных сил, и Мария черпала их в убежденности, что исполняет не собственную, но Божью волю; она посвящала долгие часы работе, как издавна сердце и дух Владыке, который вознес ее на трон. Всепоглощающей страстью ее было возрождение Англии как католического королевства, каким оно было в дни ее безмятежного детства. Месса, евхаристия, религиозные обряды, запечатленные в народных преданиях, — все это подлежит восстановлению. А самое главное — Англия, как кающаяся грешница, должна вернуться под сень папы римского.
Жизненная цель питала ее гордыню. Ближе других знакомый с королевой Марией, умный, проницательный, хотя и небеспристрастный в суждениях посланник Карла V Симон Ренар отмечал, что она «любит потолковать о своем избранничестве» и что ее природная душевная щедрость уживается с невыносимой самоуверенностью. Вид у Марии тоже был демонстративно, можно сказать, вызывающе королевский: природная худоба скрадывалась расшитыми золотом и серебром шелками и бархатами, на шее красовалось роскошное ожерелье, пальцы были унизаны бриллиантовыми кольцами. Посетителей поражала эта роскошь, хотя, если верить венецианскому послу, она бы накупила еще больше драгоценностей, да только казна была почти пуста.
Став королевой, Мария обрела совершенно неведомую ей ранее личную свободу, и это тоже возбуждало и заставляло трудиться без устали. Вообще-то вокруг нее вилось множество советников и помощников, стремившихся подсказывать верные решения, так как никто из них, во всяком случае, той осенью 1553 года, даже и представить себе не мог, что она способна всерьез управлять государством. Но для нее, давней жертвы тяжких страданий и глубокой тоски, для нее, кто, по собственному признанию, «не ведает, что такое счастье», восхождение на трон стало чем-то вроде второго рождения, даром судьбы, новым началом в жизни. Это была давно ожидаемая возможность исправить былые заблуждения, выпрямить то, что пошло вкривь, исполнить волю Бога. И на службе у него она и собственные раны может исцелить, и впервые в жизни саму себя сделать счастливой.
Елизавете тощая, напоминающая старую деву королева с ее мужским голосом и близоруким прищуром казалась, должно быть, одновременно и жалкой, и грозной. Она видела Марию во многих качествах: как покинутую всеми старшую сестру; как щедрую благодетельницу, раздающую направо и налево ожерелья и броши, шелка на платья, деньги на карточные игры; как строптивую, но и несчастную жертву интриг королевских советников; как будущую беглянку, которую отчаяние гонит из родной страны. Елизавета знала, что Мария некрепка здоровьем — хотя первые месяцы на троне она, казалось, так и излучала жизненную энергию, — что нервы ее всегда напряжены до предела и что королева даже склонна к истерике, как это утверждали окружающие ее мужчины. Но знала она и то, что сестра наделена поразительной силой духа и крепка в убеждениях — настолько, что противостоять ей в вопросах веры чрезвычайно опасно.
Елизавета могла находить Марию нетерпимой, но отнюдь не безжалостной. И именно на эту спасительную способность к состраданию она и будет полагаться в ближайшее время.
По свидетельству венецианского посла Соранцо, уже в годы правления Эдуарда Мария «ясно давала понять», что сестру свою недолюбливает. А сделавшись королевой, и вовсе перестала скрывать это, тем более что от нее как бы исходила непосредственная опасность. Вражда усугублялась тем, что Мария получала письма с угрозами убийства, однако, презирая их, намеренно часто появлялась на публике. Об опасности ее предупреждали и иностранные дипломаты. Французский посол Ноайль, которому никак не могла нравиться прогабсбургская политика Марии, вел тонкую игру, используя любую возможность, чтобы возбудить подозрения королевы против сестры. Ноайль вполне сочувствовал английским протестантам в их заговорщических планах, направленных против католической короны (хоть в суть их никогда не вникал), и неустанно напоминал Марии, что ее подданные-протестанты взирают на Елизавету как на главную свою надежду. Они замышляют, нашептывал он Марии, похитить принцессу, выдать за какого-нибудь могущественного вельможу, который именем жены свергнет Марию с трона и посадит на ее место Елизавету.