Елизавета I
Шрифт:
Отворачиваясь, он услышал, как она вскрикнула и упала. Потом за ним захлопнулась дверь. Дойдя до своей комнаты, Роберт отослал камердинера и тяжело опустился на постель, сжимая голову в ладонях.
Он просидел в этой позе так долго, что потерял счёт времени, пока бой часов в соседней комнате не вернул его к реальности. Всё это время он неторопливо и осмотрительно размышлял, как поступить дальше; после того как он ударил жену, гнев оставил его и голова прояснилась. Он расстегнул камзол, сбросил с ног башмаки и растянулся на кровати, не раздеваясь. Не прошло и нескольких минут, как он заснул. Теперь он знал, как поступить.
На следующее утро миссис Одингселл заявила,
Он служил Дадли только два года, но успел отлично в нём разобраться. Его не обманывало ни добродушие этого человека в обычной обстановке, ни его щедрость, ни остроумие. Он всегда подозревал, что у лорда Роберта лучше не становиться на пути; тогда он будет таким же злобным, как отец, и таким же бесчувственным, как мать. Леди Дадли встала у него на пути, и за это он её избил. Форстер не видел в этом ничего экстраординарного; дурное обращение с жёнами было в обычае даже у самых знатных особ, поэтому казначей Роберта Дадли не испытывал других чувств, кроме восхищения своим хозяином и презрения к его жене.
— Вы знаете, почему я велел вам явиться ко мне? — внезапно прервал его Дадли.
— Чтобы выслушать отчёт о состоянии ваших дел, милорд.
— Да, а потом выделить долю состояния моей жене в связи с нашим разводом!
Форстер промолчал: ему не составило труда догадаться о том, что произошло. Он всегда верил слухам о связи лорда Дадли с новой королевой; однако теперь, видимо, подтверждались и самые невероятные сплетни о том, что они вот-вот вступят в брак. Вот почему леди Дадли лежит в спальне с синяком под глазом... она отказалась уйти с дороги.
— Позвольте мне выразить своё сожаление, милорд, — и вам, и её светлости, — произнёс он вслух. — Каковы будут ваши указания?
— Никаких указаний не будет! — рявкнул Дадли. — Моя жена отказывается дать мне свободу. Вы видите перед собой несчастнейшего человека во всей Англии, Форстер!
Не спуская глаз со своего казначея, Дадли опустился на стул. Он был готов оставить Форстера без средств к существованию, если тот не поймёт вскользь оброненного намёка, и понимал, что Форстеру это известно.
— Я не люблю свою жену, — медленно продолжил Дадли. — Она меня тоже. Однако назло мне она решила встать между мной и некоей особой, чьё имя слишком знаменито, чтобы называть его здесь. Эта великая женщина оказала мне честь своими чувствами, Форстер, и если я их отвергну, то погублю и себя, и тех, кто от меня зависит. В этом случае я не смогу сохранить за вами ваше место; если я вернусь ко двору ни с чем, у меня не будет ни богатства, ни влияния, чтобы платить вам жалованье.
— Минуточку, милорд. — Форстер подошёл к двери и рывком распахнул её настежь. Коридор, в который она выходила, был пуст. Он выглянул из окна и увидел, что в парке внизу никого нет. Затем, кривя губы в усмешке, он подошёл к хозяину: — Когда в доме столько женщин, нужно сначала убедиться, что тебя никто не подслушивает. Что я должен сделать, милорд?
ГЛАВА
Вильям Сесил был в таком смятении, что едва мог работать. Его обычные аккуратность и невозмутимость изменили ему настолько, что он сделал две ошибки в инструкции английскому послу в Брюсселе, так что испорченный документ пришлось уничтожить и начать писать заново. Жаркая погода всегда плохо действовала на Сесила; летом он плохо спал даже при самых благоприятных обстоятельствах, а теперь поведение королевы стало настолько невыносимым, что ему, при всей непочтительности такой аналогии, невольно приходили на ум упомянутые в Евангелии свиньи, которые сами со всех ног мчались к морю, чтобы найти в нём свою погибель.
Елизавета пренебрегала самыми общепринятыми нормами поведения, которые должна соблюдать любая дорожащая своим добрым именем незамужняя женщина, и проводила целые часы, запёршись наедине с Робертом Дадли. Невероятно, но факт: как доносили соглядатаи Сесила, которые подглядывали за ними через дверные щели и дырочки в гобеленах, невероятные вольности, которые лорд Дадли позволял себе с королевой, в последний момент всегда пресекались. Елизавета по-прежнему сохраняла свою девственность, чего нельзя было сказать о её стыдливости, однако связь с Дадли губила её репутацию.
Когда Сесил упрекнул её в этом, она напрямик велела ему не совать нос не в свои дела; хотя он старался подбирать слова с чрезвычайной осторожностью и указывал прежде всего на вред, который наносит её доброму имени то, что он тактично именовал пренебрежением условностями. Он также намекнул, что сплетни, связывающие её имя с подданным, могут оскорбить многочисленных иностранных искателей её руки, тем более что этот подданный — человек не слишком благородного происхождения и уже женат.
В ответ Елизавета рассмеялась своему секретарю в лицо и заявила, что подданный, о котором идёт речь, для неё дороже мнения принцев, которых она в глаза не видела, и что если она может не обращать внимания на пересуды и кривотолки, то её секретарь и подавно. Дадли не стал её любовником. Сесил чуть было не ответил, что он не так уж далёк от этого, однако она сменила тему.
Впрочем, это было ещё полбеды. Поведение королевы шокировало Сесила, педантичный ум которого расценивал его как нелогичное и порочное, однако он жил в постоянном ужасе, что нескромное поведение королевы по ночам приведёт к тому, что этот негодяй либо подчинит её себе, либо женится на ней — именно это он, очевидно, и замышлял.
Кульминация в развитии событий наступила, когда Дадли отправился в Кумнор, ни от кого не тая, что его цель — получить у жены согласие на развод. Вернувшись, он увиливал от ответа на вопрос о том, чем кончилась его поездка, заявляя, что его жена больна и пока что он не смог поговорить с ней на эту тему. Сесил, как и все, кто знал подоплёку происходящего, предположил, что ему было отказано, и тут из уст в уста начал передаваться самый страшный из всех слухов: королева и Дадли якобы замышляют умертвить леди Дадли — то ли отравить, то ли подослать к ней убийцу. Об этом писали в своих донесениях все без исключения иностранные послы; напряжение вокруг королевского двора всё возрастало, и неумолимо приближался взрыв, который должен был сбросить Елизавету с трона. В глубине души Сесил рвал и метал, видя, что у его идола так скоро обнаружились ноги из самой что ни на есть обыкновенной глины. Он считал, что Елизавета выше обычных женских слабостей, что присущие её полу плотские искушения и эмоциональная неустойчивость ей чужды. Он видел её в Зале совета — умную, бесстрастную, дальновидную — и не мог себе представить, что она замышляет убийство простой захолустной помещицы, чтобы уложить к себе в постель своекорыстного подлеца и сделать его королём Англии.