Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

«Вы признаете меня дочерью нашего батюшки-царя, Петра Первого?» {1} С такими словами царевна Елизавета вошла в казарму гвардейцев. Десять лет колебаний остались позади: она, единственное выжившее дитя великого монарха, ныне решилась предъявить свои права на трон Романовых. 25 ноября 1741 года [1] она в сопровождении трех сотен вооруженных мужчин вступила в Зимний дворец, приказала бросить в тюрьму регентшу Анну Леопольдовну со всем се семейством и объявила себя императрицей. Ей предстояло двадцатилетнее царствование — впервые самодержавная власть оказалась всецело в руках женщины, она сама, лично будет держать под контролем демарши правительства. В противоположность предыдущим правительницам — своей матери Екатерине I и Анне Иоанновне — она оставит за собой право окончательного решения. Она будет приводить министров в отчаяние своей уравновешенностью, а подчас и упрямством. Не пренебрегая сохранением русской самобытности, Елизавета значительно приблизила свою империю к Европе в династическом, политическом, дипломатическом, военном и культурном отношении.

Впоследствии елизаветинские времена поблекнут, оказавшись в тени царствования Екатерины II, которая в своих «Мемуарах» умышленно принижает значение и личности предшественницы, и связанной с нею эпохи. А между тем в сферах культуры, юриспруденции и экономики елизаветинская Россия вплотную подошла к тем преобразованиям, которые считаются заслугой Екатерины, восхваляемой Вольтером, Дидро и д'Аламбером как великолепный женственный образец «просвещенного деспота». Она и сама представляла свое восхождение на российский престол в 1762 году поворотным моментом, определившим судьбы столетия. Не имея возможности приписать себе прямое родство с Петром Великим, Екатерина повелела воздвигнуть ему памятник и выгравировать на нем: «Petro Primo Catherina Secunda» («Петру Первому — Екатерина Вторая»). Такая безукоризненная симметрия должна была наводить на мысль о не подлежащем сомнению равенстве этих двоих. Что до Елизаветы, она со всей решимостью следовала по стопам отца, не упуская из виду его пример. Глубокая привязанность к русским традициям не помешала этой царице проявить во многих областях способность к новаторству, какой-то даже поразительный вкус к нему. Подобно своей английской тезке, она отвергла династический брак, ибо не желала ни с кем делить право на отцовское наследие: она одна могла занимать место великого государя, а окажись рядом супруг, происходящий из местной знати или из какого-нибудь европейского царствующего дома, он, чего доброго, стал бы ограничивать ее влияние, а то и покусился бы на трон. Нет, она предпочла морганатический брак с сыном украинского крестьянина, с которым ее связывала большая любовь.

Хотя и власть, и моральный авторитет Елизавета черпала в наследии предка, она в противоположность ему уважала обычаи, особенно религиозные, и, способствуя сближению с Западом, старалась не оскорблять чувства своего народа. Благодаря ее покровительству в 1750-е годы всплыла на поверхность целая плеяда многообещающих молодых людей — офицеров, ученых, служителей искусства; некоторым из них предстояло потом прославить екатерининское царствование. Отменно воспитанные, сформировавшиеся за границей, приученные к французской цивилизации, они модернизировали культурную и политическую жизнь России второй половины XVIII столетия, но оставались твердыми приверженцами самодержавия. Указания или пожелания царицы, нередко выраженные лишь намеком, они исполняли тем скрупулезнее, чем ее харизма была ослепительнее, она изумляла как русских, так и чужестранцев.

Наружность императрицы Елизаветы вызывала единодушный восторг современников. Статная, с гордой посадкой головы, она пленяла грацией своих движений, особенно в танце. Взор царицы, чарующий даже ее недругов, и таинственная улыбка, заученная, но применявшаяся с толком, неизменно оставались ее оружием{2}. Что до характера, она представлялась женщиной противоречивой, даже ошеломляющей. Для русской царевны дочь Петра Великого была хорошо образованна, владела несколькими иностранными языками. Наделенная большой интуицией и практическим умом, она, при всей капризности и вспыльчивости, отличалась терпимостью и глубоким благочестием, но при всем том безумно любила роскошь, одурманивала себя ею. Ее наряды, драгоценности, пышные прически да, сверх того, празднества стали достоянием легенды. Зато по своей душевной конституции это была форменная лентяйка, выходившая из томного оцепенения лишь тогда, когда дела, по ее мнению, приобретали по-настоящему серьезный оборот: в кризисный период царица с головой погружалась в работу, приказывала, если потребуются указания, будить се в любой час ночи, но в обычное время решительность покидала ее, она становилась вялой, недоверчивой и могла довести дела правления до полного паралича. Когда же приходилось вникать в споры противоборствующих группировок, она выслушивала всех и затем действовала, полагаясь па политическую интуицию, весьма редко ее подводившую{3}.

В личной жизни императрицы двойственность ее натуры проявлялась столь же явственно. Елизавета любила жизнь, но особенно она любила мужчин: некоторые свидетели ее похождений с пеной у рта приписывали ей лихорадочную жажду секса — то, что в старину называли «бешенством матки»; другие насчитывали у нее, помимо морганатического супруга, целые десятки общепризнанных любовников. Свою интимную жизнь она прятала от любопытных взоров в покоях нескольких царских дворцов, расположенных в окрестностях Петербурга: затворялась там с очередным фаворитом-однодневкой. Она была изрядной кулинаркой, любила сама готовить и потчевать гостей. На заре своего царствования Елизавета устраивала регулярные приемы по средам и воскресеньям, на них собирались самые близкие — чаще всего это были члены ее семьи по материнской линии, подруги детства и наиболее доверенные наперсники. Во время этих собраний сотрапезники обсуждали текущие дела, давали правительнице советы. Елизаветинская эпоха стала первым примером воистину женского правления, ибо тогда пышно разодетые дамы стали вездесущими участницами политических дел. Можно вообразить изумление чужестранных послов, вынужденных, прежде чем обратиться к сведущему в важных для них вопросах министру, почтительно выслушивать мнения женщин, притом зачастую малограмотных!

Елизавету часто описывали как очаровательную дуреху, до одержимости увлеченную своими туалетами, поглощенную недозволенными утехами и праздными развлечениями{4}. Однако подобная фривольность отнюдь не мешала ей в полной мере сознавать важность роли самодержицы. Она желала оставить след в истории. Непрестанно стремилась влиять на умственную жизнь своего времени и его искусство. Под се влиянием музыка, опера, балет отрешались от французских и итальянских образцов ради того, чтобы в своих ритмах, мотивах и танцевальных па приблизиться к русской традиции. Елизаветинское барокко изысканностью форм и красок создавало впечатление новизны, в то время как религиозная архитектура, напротив, возобновила былую связь с византийской традицией. Одной из главных забот государыни было украшение Санкт-Петербурга, тут она не ограничивалась возведением дворцов для министров и придворных. Создание в городе комфортабельных условий жизни было одним из ее заветных замыслов. Тех мелких торговцев и предпринимателей, что замусоривали центр столицы, она оттуда выгнала, улицы приказала расширить, а сомнительные притоны и занятия проституцией запретила. Она также хотела освободить Россию от господства гильдии иноземных актеров, чьи таланты часто вызывали сомнение; Академия изящных искусств собрала под свое крыло новое поколение русских творцов. С именами Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова связан славный дебют, пережитый русской словесностью, а в 1756 году возникла первая стабильная театральная труппа. Академия наук объединила исследователей, что стекались в столицу со всех концов огромной империи. Просвещение не коснулось только церкви и армии. Одновременно с созданием Московского университета в 1755 году были основаны школы и библиотеки, призванные послужить новой элите.

Как бы то ни было, обновление в области наук и художеств осталось уделом знати, старинной пли новоявленной. Только у нее хватало средств, чтобы обеспечить себе жизнь в западном вкусе, о чем бы ни шла речь — о нарядах, кухне, развлечениях или обстановке жилища. Тогда-то французский язык стал «lingua franca», языком свободного общения для избранного круга столицы. Елизавета ввела при своем дворе обязательное владение «блистательным парижским» — не столько из симпатии к подданным Людовика XV, сколько затем, чтобы подогреть в новом поколении горячее всеобщее увлечение Европой.

В период правления дочери Петра Великого возвыситься но службе можно было независимо от изначального общественного положения. Скажем, семейство Разумовских — крестьян — вознеслось подобным образом на вершины государственной власти: один из братьев сочетался тайным браком с императрицей, другой сочетал пост президента Академии наук с титулом казачьего гетмана Украины, народ которой доживал тогда последние деньки своей независимости (в 1764 году Екатерина II упразднит функции гетмана). Михайло Ломоносов, сын рыбака, стал знаменитейшим примером социального возвышения. Будучи одновременно и поэтом, и ученым, он составил первую «образцовую» грамматику русского языка и основал химическую лабораторию, где изучал строение материи, предвосхитив молекулярную теорию, что для тех времен — огромное достижение.

Елизавета умела окружать себя толковыми советниками. Не любя Алексея Бестужева-Рюмина, вице-канцлера и министра иностранных дел, она ценила его ловкость в обхождении как с союзниками, так и с врагами. Петр Шувалов, ведавший внутренними делами и финансами, напротив, принадлежал к числу друзей ее юности — он осуществил важнейшие реформы: перестройку налоговой системы, упразднение таможенных барьеров внутри страны, пересмотр кодекса законов, создание Государственного банка и усовершенствование денежного обращения. Он модернизировал армию и присоединил к империи некоторые сопредельные земли, отчасти ради экономических выгод (Россия становится основным поставщиком железа), отчасти, например, южную Украину, из соображений безопасности. Шувалов стал также инициатором двух переписей и межевания громадной территории страны с целью упорядочить налоги и рекрутские наборы, не нанося ущерба особенно малонаселенным провинциям и краям. Впрочем, царствование Елизаветы было отмечено демографическим взрывом: ни эпидемий, ни голода за это двадцатилетие не случалось, от изнурительных войн страна также была избавлена вплоть до 1757 года. Положение населения, впрочем, не улучшилось. Шувалов усовершенствовал сбор податей, ввел габель (солевую подать) [2] и налог на спиртное. Несмотря на бдительный надзор властей, отношения между барами и крепостными портились, этих последних не всегда продавали вместе с их землей. Владельцам давалось право [3] ссылать в Сибирь крестьян не старше сорока лет, если те обвинялись в тяжких преступлениях, за «предерзостные поступки», как тогда выражались. К тому же Елизавета отменила указ Петра Великого, согласно которому крепостной крестьянин, завербовавшись на военную службу, мог обрести свободу. Права собственности мелкопоместного дворянства были также урезаны. Следствием всего этого стал заметный отток населения в приграничные земли, а то и за рубежи страны, и массовое дезертирство во время рекрутских наборов. В делах правления Елизавета ревностно придерживалась политики своего родителя. Она восстановила Сенат — высшее правительствующее учреждение, заседания которого вела самолично, по крайней мере в начале своего царствования. Правда, экономика и социальные вопросы мало заботили императрицу, зато она внимательнейшим образом вникала в церковные дела. Указ о веротерпимости, обнародованный Петром Великим в 1702 году, по-видимому, был забыт. Сибирские поборники анимистических культов подвергались систематической жестокой христианизации; там, где население города или поселка оказывалось смешанным, мусульманские мечети исчезали одна за другой на глазах своих прихожан. Некоторые меньшинства были депортированы в Сибирь. С православным духовенством царица поддерживала самые безоблачные отношения — в противоположность Петру она не ставила интересы государства выше церковных, при ней позиции Синода очень усилились, ему были возвращены былые фискальные права монастырей. При всякого рода волнениях, вспыхивавших на окраинах, крепостные, принадлежавшие церкви, бунтовали особенно яростно — уж слишком тяжкой и унизительной была их повседневность. По мнению Елизаветы, России, как самой крупной и многонаселенной православной державе, следовало выступать покровительницей всех восточных христиан. Эти устремления были отмечены сугубо символическим смыслом: «греки» (ревнители «истинного» православия) вследствие переговоров с Портой получили право надзора за Святой землей в ущерб французским монахам, претендовавшим на роль ее хранителей от имени его христианнейшего величества.

Несмотря на свой религиозный консерватизм, Елизавета дала новый толчок развитию юриспруденции. За упразднением de facto смертной казни последовали другие перемены в законодательстве, касающиеся, в частности, женщин: правительница позаботилась о том, чтобы законы стали для них благоприятнее. В шеститомном собрании указов, выпущенных за время ее царствования, многие свидетельствуют о ее личном стремлении придать правосудию больше снисходительности. Новый Свод законов Российской империи, который подготавливался начиная с 1754 года, предполагает реформу уложения о наказаниях; Шувалов определил основные направления свода законов «о всеобщем состоянии подданных» исходя из указов Петра I. Государственные резоны, как и ранее, ставились выше прав личности, но последняя могла (по крайней мере в теории) рассчитывать на справедливый суд и в любом случае избавлялась от высшей меры наказания — такого в Европе еще не видывали. Шувалов стремился урезать привилегии знати в пользу набирающих силу классов — торговцев, вольных арендаторов, ремесленников, но натолкнулся на сопротивление дворянской олигархии, которая, опираясь на кастовые предрассудки, ревниво отстаивала свою избранность.