Елизавета Петровна
Шрифт:
– Глупый! – говаривала она ему потом в минуты свиданья наедине, что удавалось устраивать всё реже и реже. – Глупый! Да разве ты не видишь, что я только тебя одного люблю? Поиграть я люблю; люблю, когда эти чучела гороховые глаза к небу от восторга закатывают, но только и всего: я – однолюбка и своего Васеньки ни на кого не променяю!
В минуты спокойного размышления Мельников и сам понимал, что Наденька – действительно однолюбка, что кокетство – её сфера, что она просто играет, как играла прежде в куклы, и что только с ним одним она искренна и проста. Но он понимал также, что Наденька по существу своему – ещё ребёнок, и что у развращённого мужчины всегда найдётся средство хоть на мгновение вскружить девчонке голову, а минута дурмана – ошибка на всю жизнь!
Пораздумав и набравшись храбрости, Мельников отправился к Головкину и стал просить его не откладывать долее свадьбу и разрешить повенчаться в самом близком будущем.
Головкин блеснул хитрыми глазами, и его губы еле заметно дёрнулись надменной усмешкой, когда он ответил:
– Что же, я – своему слову господин и нарушать его не стану. По мне, венчайся хоть сейчас. Только в чём же ты Наденьку-то возьмёшь? Ведь она – девушка бедная, приданого у неё нет.
– Да, Господи, – вскрикнул обрадованный жених, – разве я за приданым гонюсь? Да я её, в чём она есть, хоть сейчас к венцу поведу! Мне она сама дорога, а не тряпки…
– Ну уж нет, брат, – сурово возразил граф, – племяннице графа Головкина не подобает венчаться как-нибудь, словно крепостной девке; такой прорухи родовому имени я не допущу. Конечно, ежели бы Наденька по моему выбору замуж выходила, тогда и разговоров не было бы, но раз вы задумали сами по себе этакое дело состроить, так пусть уже жених о невестином приданом заботится. Если же ты сделать этого не можешь, значит, тебе и жениться рано, потому что тебе жену содержать не на что будет.
– У меня кое-что прикоплено, – робко заметил Мельников.
– Так чего же лучше? – ответил граф. – Ведь и надо-то немного. Наденьку тысячи за полторы, за две можно обшить, тысчонку дашь ей ещё на украшение. Ну, квартиру небольшую надо снять, так, комнаток в шесть-семь, на первое время много ли двоим-то нужно? Разумеется, обставить квартиру нужно… Словом, всего тебе надо будет каких-нибудь пять-шесть тысяч рублей! Так вот, выложи ты мне, братец, на стол тысячи три, и сейчас же мы примемся за шитьё приданого. А потом, как снимешь квартиру да покажешь её мне, так мы сейчас же вас обручим, а потом, месяца через три-четыре, и за свадебку. Уж расходы по венчанию да брачному пиру я, так и быть, на себя возьму! – с ироническим великодушием добавил Головкин.
Тут уж Мельников не на шутку приуныл. У него было скоплено пятьдесят червонцев, и он считал эту сумму небольшим состоянием, а оказывалось, что это – просто капля в море нужных средств! Шесть тысяч рублей! Да если в их крошечной деревеньке урожай сам сто несколько лет подряд будет и если они с матерью себе во всём отказывать станут, так и то этой суммы ему в десять лет не скопить. А и скопить, так толку мало: разве хватит у него средств держать квартиру в семь комнат?
Выхода почти не было… «Почти» – потому что тот выход, на который ему намекали, он принять не мог.
Этот выход указывал ему капитан Ханыков. Следуя данному ему поручению, Ханыков всеми силами старался залучить Мельникова в число заговорщиков: это было важно уже потому, что рота Мельникова считалась одной из лучших во всём полку. Но вместе с тем нельзя было не считаться и с опасностью открытого посвящения Мельникова в заговор. Василий Сергеевич открыто держался правительства регентши и мог разрушить всё дело переворота. Поэтому приходилось заводить речь исподволь и понемножку.
Ханыков, знавший денежные затруднения товарища, не раз заводил с ним разговор о неблагодарности теперешнего правительства. Ведь вот он, Вася, выдающейся храбростью и сообразительностью значительно способствовал аресту опасного Бирона. Что толку от этого? Повысили не в очередь в чине – и только, но никакой материальной выгоды от этого для него не получилось.
– То ли дело было при великом Петре, – говорил Ханыков. – Сам-то он, батюшка, скромнее скромного был, а отличившихся за малейшую услугу щедро награждал. Да, сразу видно, что не его родная кровь нами теперь правит.
Затем, кинув несколько незначительных фраз, соблазнитель мельком рассказывал, что встретил недавно в Летнем саду царевну Елизавету и был снова поражён, насколько её высочество фигурой, манерами и повадкой напоминает своего державного отца. А доброта-то, доброта! И Ханыков принимался перечислять всех тех, которые в затруднительных случаях обращались за помощью к царевне и неизменно уходили от неё обласканные, утешенные и одаренные. Он намекал, что этот путь не закрыт и для него, Васи.
Мельников знал, что вокруг царевны что-то затевалось – ведь слухи о заговоре носились в воздухе и не тревожили пока ещё только одной правительницы Анны, – а потому понимал, куда клонит Ханыков. При других обстоятельствах Василий Сергеевич дал бы решительный отпор товарищу и наотрез предложил бы ему не заводить таких опасных речей. Но в данное время он был слишком подавлен личным несчастьем и, по большей части вздыхая, отмалчивался от какого-либо ответа.
Ханыков же объяснял себе его молчание и вздохи тем, что семена падают на благодарную почву, и с каждым разом становился всё откровеннее.
Отчасти он не ошибался: в душе Мельникова действительно происходил большой разлад. Натуре Василия Сергеевича была противна мысль о заговоре вообще, а о заговоре ради корыстных целей тем более. Но необходимость и безысходность – великие советчики.
«Неужели всё-таки придётся пойти этим путём?» – тоскливо думал Мельников, стоя на карауле.
Эта мысль так мучительно поглощала всё его внимание, что капитан даже и не заметил подошедшего принца Антона, как не расслышал обращённого к нему вопроса.
– Эй, капитан, капитан! – весело окликнул его принц Антон, дотрагиваясь до плеча молодого офицера. – Да ты и впрямь загрустил! Что с тобой?
Мельников вздрогнул, испуганными глазами посмотрел на принца Антона и вытянулся в струнку.
А принц тем временем продолжал с добродушной весёлостью:
– Когда молодой, цветущий здоровьем и стоящий на отличной дороге человек начинает задумываться и грустить, то этому может быть весьма немного причин: во-первых, плохой желудок, о чём не может быть и речи ввиду отличного цвета лица капитана, во-вторых – несчастная любовь.