Елизавета Петровна
Шрифт:
Федосья пошла к двери, и вскоре на её пороге появился Архип в сопровождении другого мужика. Княгиня невольно вздрогнула при взгляде на последнего.
«Выходец из могилы», – мелькнула в её уме мысль.
Действительно, вошедший вместе со старостой Никита Берестов имел вид вставшего из гроба мертвеца. Одежда висела на нём, как на вешалке. Видимо, весь он состоял из одних костей, обтянутых кожей. Лицо землистого цвета с выдававшимися скулами, почти сплошь обросло чёрными волосами, всклоченными и спутанными; такая же шапка волос красовалась на голове. А среди этой беспорядочной растительности горели каким-то адским
Никита взглянул ими на княгиню и, казалось, приковал её к месту. Но это было лишь мгновение – Берестов упал в ноги её сиятельству и жалобным надтреснутым голосом произнёс:
– Не губите, ваше сиятельство!
Несколько оправившись, княгиня пришла в себя. Обдумывая это свидание с беглым дворецким её покойного мужа, она хотела переговорить с ним с глазу на глаз, выслав Архипыча и Федосью, но теперь не решалась на это. Остаться наедине с этим «выходцем из могилы» у неё не хватало духа.
«Кроме того, – неслось в голове княгини соображение, – и Архипыч, и Федосья – свидетели прошлого, они знают тайну рождения Татьяны и тайну отношений покойного князя к жене Никиты. Их нечего стесняться».
Она решила их оставить в кабинете.
– Встань! – властно сказала она. – Бог тебя простит.
Беглец приподнялся с пола, но остался на коленях. Его глаза были опущены; они не смотрели на княгиню, и последняя внутренне была очень довольна этим.
– Живи, доживай свой век на родине, но только чтобы о прошлом ни слова! – сказала она. – У меня есть на дворне дочь твоей жены, так с нею тебе и видеться незачем.
– На что мне она? – как-то конвульсивно передёрнувшись, тихо произнёс Никита. – Не до неё мне… умирать пора.
– Зачем умирать? Поправляйся, живи на покое, но не смутьянь, а то, чуть что замечу, не посмотрю, что хворый, в Сибирь сошлю.
В голосе княгини слышались грозные ноты.
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, отсохни мой язык, коли слово о прошлом вымолвлю. Вот оно где у меня, прошлое! – указал Никита на шею. – А девчонку эту я и видеть не хочу.
– Тогда будет тебе хорошо. Теперь ступай, я всё сказала.
Никита с трудом поднялся с колен и поплёлся вслед за вышедшим из кабинета Архипычем.
IV
РОКОВОЕ ОТКРЫТИЕ
Оба они двинулись по направлению к деревне и шли некоторое время молча. Первым нарушил молчание староста:
– Княгиня-то у нас, что говорить, душа-барыня. Правда, под горячую руку к ней даже не приступайся, а потом отойдёт…
– Ишь, какая!
– Теперь хоть тебя взять. Пожалела, как я сказал, что хворый ты, умирать пришёл.
– Известное дело, умирать.
– Я к тому и говорю, что пожалела; правда, на тебя тоже властно да строго зыкнула, а всё же говорит: «Живи, поправляйся».
– Сердобольная! – с иронией в голосе заметил Никита.
– Ну, теперь подь к себе, спи спокойно! – сказал староста, поравнявшись со своей избой.
– Прощенья просим, – ответил Никита, снимая шапку.
Староста прошёл в ворота своего дома, а Берестов направился далее к околице, за которою стояла отведённая ему избушка Соломониды.
Последняя была одинокая вдова-бобылка, древняя старуха, когда-то бывшая дворовая, фаворитка отца княгини Полторацкой, когда тот был холост. После женитьбы князя она была
Соломонида жила в своей избушке, получая увеличенную месячину, как говорили крестьяне, «всласть», с единственным запретом – ходить на барский двор. Исполнить этот запрет ей было тем легче, что вскоре после своей женитьбы отец княгини Вассы Семёновны покинул Зиновьево и поселился в своём соседнем маленьком именье Введенском. Барский дом стоял пустым, дворня была переведена в Введенское, на барский двор и так ходить было незачем. Он оживился только с выходом замуж Вассы Семёновны, поселившейся с мужем в Зиновьеве; но в нём начались новые порядки, в обновлённой дворне были новые люди, с которыми Соломониду ничто не связывало, а потому она жила уединённо и не только избегала ходить на барский двор, но даже сторонилась крестьян. Она как бы ушла в самоё себя и жила не настоящим, а прошлым.
По селу Соломонида прослыла «знахаркой», и к этому присоединилось подозрение в колдовстве. Последнему способствовали уединённая жизнь и нелюдимость Соломониды, а главное – огромный чёрный кот, сидевший на крыльце её избушки. Соломонида пользовала крестьян разными травами, прыскала наговорённой водой от «сглазу» – словом, проделывала такие таинственные манипуляции, которые в то тёмное, суеверное время заставляли её пациентов быть уверенными, что она, несомненно, имеет сношение с «нечистой силой».
Месяца за два до появления в Зиновьеве Никиты Берестова Соломонида умерла, и притом так же таинственно для людей, как и жила. Никто не присутствовал при её смерти, никто не голосил у её постели. За несколько дней до кончины её видели копошившейся около своей избы, а затем не видали её несколько дней. Нужды до неё на деревне не было, а потому на это обстоятельство не обратили особенного внимания. Только случайно зашедшая в избу бабёнка, желавшая посоветоваться об усилении удоя «бурёнки», которая вдруг стала давать молока меньше прежнего, увидала Соломониду лежавшею на лавке со сложенными на груди руками. Баба дотронулась до этих рук и, взвизгнув на всю избу, бросилась вон, прибежала в деревню и всполошила всех. Отправились в избу Соломониды и действительно убедились, что она умерла. Кот тоже оказался околевшим. Доложили княгине, и по её приказанию, несмотря на то что «колдунья» не сподобилась христианской кончины, её похоронили после отпевания в церкви на сельском кладбище и даже поставили большой дубовый крест.
После этого избушку заколотили до времени, хотя не было надежды, что найдётся человек, который решился бы в ней поселиться. Она простояла бы так пустая, быть может, много лет, но вдруг, когда в Зиновьеве объявился беглый Никита, и когда возник вопрос, куда девать его, у старосты Архипыча мелькнула мысль поселить его в избушке Соломониды. «Мужик он бывалый, – соображал он, – в бегах разные виды видывал, не струсит». Да и пропадал он почти двадцать лет – именно то время, за которое сложилась среди крестьян страшная репутация Соломониды. В его время она была только опальной «барской барыней», а это не представляло ничего страшного.