Елизавета Петровна
Шрифт:
Не ускоряя шага, Столбин шёл всё вперёд и вперёд. Наконец, достигнув перекрёстка, где туман был уже совсем густ, «купец» быстро перебежал на другую сторону и стал красться в тени сумрачной вереницы домов в обратном направлении. Он слышал, как преследователь ускорил шаги. Вот на перекрёстке, еле-еле освещённом слабым светом фонаря, в тумане скользнул неясный силуэт Ваньки, бегом направившегося влево. Каин потерял след!
Столбин продолжал неподвижно стоять, боясь, что Ванька вернётся, услышит шум его шагов и опять начнёт преследовать его по пятам…
Но вот послышался скрип полозьев: навстречу Столбину быстро ехал крытый возок. Столбин сошёл на мостовую, дал ему поравняться с собой и ловким движением вскочил на задок. Возок быстро помчал его прочь от опасного места. Убедившись, что невольный благодетель едет как раз в нужном ему, Столбину, направлении, «купец» облегчённо перевёл дух.
IV
ЦАРЕВНА
Купца
К описываемому времени, всЁ ещё оставаясь красивой и привлекательной, Елизавета Петровна располнела настолько, что английский посланник Финч, уполномоченный своим правительством поддерживать Брауншвейгский дом, а потому старавшийся наблюдать за всеми подпольными политическими интригами, с пренебрежением говорил про царевну: «Она слишком жирна, чтобы строить заговоры!»
Да, безжалостное время брало своё – царевне было уже более тридцати лет, а ведь жить она начала очень рано…
Елизавета Петровна родилась в очень радостный для её великого отца день – 19-го декабря 1709 года, когда Пётр после Полтавской битвы торжественно въезжал в Москву с длинным кортежем пленных. В детстве и юности царевне негде было набраться хороших примеров – достаточно сказать, что первыми словами, которые она стала произносить, были: «тятя», «мама», «солдат». Когда царевна немного подросла, её сдали на руки француженке-гувернантке, госпоже Латур, от которой Екатерина I требовала, чтобы её дочь прежде всего отлично говорила по-французски и великолепно танцевала менуэты. Из предисловия наши читатели уже знают, что царевну готовили в невесты французскому королю или принцу крови, а потому причины таких требований вполне понятны. Впоследствии в помощь Латур дали ещё несколько учителей-французов, но все их старания разбивались о непоколебимую лень царевны, которая сама признавалась, что чтение для неё – скука, а писание – мука.
В селе Измайлове, где протекало детство Елизаветы Петровны, в то время сталкивались две Руси – старая и новая. На одном конце села жила вдова брата Петра, царица Прасковья с двумя дочерьми – Екатериной и Анной Ивановнами. Прасковья твёрдо держалась старинного уклада [61] жизни, слепо следовала правилам Домостроя, и в её доме разрешалось читать единственно только Священное Писание. А на другом конце воспитывалась «по-новому» Елизавета Петровна, и из её покоев неслись французская речь, весёлый смех, плясовые мелодии. Надзора за царевной не было никакого, и можно с уверенностью сказать, что влияние госпожи Латур было далеко не безвредным, так как некоторые чёрточки из прошлой и последующей жизни этой гувернантки-авантюристки рисуют нам её нравственность не в очень-то приглядном свете.
61
Прасковья Фёдоровна, царица, жена царя Ивана V Алексеевича, дочь стольника Фёдора Петровича Салтыкова. Родилась 12 октября 1664 г., умерла 14 октября 1723 г.
Елизавете Петровне не было и тринадцати лет (в январе 1722 года), когда Пётр I обрезал ей крылышки, и не в переносном, а в буквальном смысле. В те времена девочки знатных домов носили в качестве символа ангельской невинности пару крыльев за плечами. Объявив Елизавету Петровну совершеннолетней, Пётр ножницами обрезал крылья, и таким образом, как говорит историк Валишевский, ангел превратился в женщину, в чём мужчины не преминули убедиться.
Предоставленная самой себе царевна не подумала об усовершенствовании своего образования. Она никогда не брала книги в руки, а за перо бралась только для того, чтобы сочинять на отличном французском языке плохие любовные стишки, что считалось в те времена обязательным для модниц. Её досуг делился между охотой, верховой ездой, греблей и заботами о своей наружности, действительно красивой, хотя и несколько банальной. Её лицо не отличалось правильностью; очень хороши были большие, томные глаза; только короткий, толстый, слегка приплюснутый нос портил общее впечатление – потому-то Елизавета Петровна никогда не соглашалась позировать в профиль, а если художник умудрялся всё-таки передать на портрете этот дефект, то приглашался другой для исправления. Зато она была очень стройна, тонка и вообще
В противность распространённому мнению, царевна Елизавета далеко не пользовалась ни особой любовью, ни популярностью среди аристократии. Только в описываемое нами время недовольство немецким засильем толкнуло к ней кое-кого из представителей старых родов, да и то, как известно, активную роль в перевороте 1741 года сыграли солдаты, а не бояре. Дворня, простой народ, знавший царевну только по слухам да легендам, и солдаты действительно обожали Елизавету Петровну, но аристократию отталкивало от неё как происхождение – ведь её матерью была бывшая служанка, родившая царевну за три года до брака, – так и неразборчивость царевны в делах любви. А эта неразборчивость была очень велика, и это можно приписать помимо чисто природных свойств влиянию, которому подвергалась Елизавета Петровна со стороны гувернантки, вышеупомянутой Латур, и врача Лестока.
Роль последнего была, пожалуй, ещё больше первой.
Отец Лестока бежал из Франции при отмене Нантского эдикта Людовиком XIV (1685 г), что грозило гугенотам новыми преследованиями. Поселившись в Германии, Лесток-отец был сначала цирюльником, а потом – придворным хирургом последнего герцога Брауншвейг-Целле, Георга-Вильгельма. Лесток-сын, родившийся в 1692 году, прибыл в Россию искать счастья около 1713 года. Он попал в милость Петра I, который ценил в нём ловкое обращение с ланцетом и гибкий ум, чуждый предрассудков. Но придворные интриги сделали своё дело; Петру передали, будто Лесток весьма недвусмысленно прохаживался насчёт отношений царя к его денщику – Бутурлину, и Лестока сослали в Казань. Это было ещё его счастье: ведь он, лейб-хирург, играл не последнюю роль в интриге Екатерины I с Монсом, и не будь он сослан до возникновения «дела Монса», это стоило бы ему головы.
После смерти Петра Великого благодарная Екатерина I немедленно вернула Лестока из ссылки и приставила его к своей дочери, шестнадцатилетней царевне Елизавете, несмотря на то что отлично знала, какое грязное, глубоко развращённое, безнравственное животное этот Лесток.
Каковы же в сущности были отношения Лестока к царевне?
До переворота 1741 года никто этим не интересовался, и только после воцарения Елизаветы Петровны правительства разных стран запросили своих представителей на этот счёт. Перед нами лежит текст «секретнейшей» депеши прусского посла Мардефельда своему королю от 28 декабря 1742 года. Эта депеша бросает яркий свет на интересующие нас отношения, но мы предпочитаем не передавать её содержания. Даже больше: мы были бы склонны объяснить её просто желанием Мардефельда прислужиться Фридриху II, очень любившему разные нескромные подробности об интимнейших сторонах жизни царственных особ; может быть, у посла не было фактов, и он из придворно-дипломатической угодливости пустился на вымысел?
Может быть, так… Но перед нами ряд других документов. Неужели все они лгут?
Депеша того же Мардефельда от 14 сентября 1743 года говорит о посулах, которые делали все правительства Лестоку, чтобы заставить его перейти на сторону их политики. Значит, Лесток сумел реально доказать, что он представляет собою действительную силу? Бывали и примеры.
Однажды Лесток в присутствии третьих лиц обошёлся с императрицей, не сразу согласившейся на его политические планы, более чем невежливо. Ему заметили:
– Вы обращаетесь с ней уж чересчур грубо!
На это Лесток ответил:
– Вы не знаете её. Иначе я ничего от неё не добьюсь!
Посол, присутствовавший при этой сцене, резюмирует в докладе своему правительству:
«Мне кажется, что до известной степени он прав, так как русские принцессы любят, когда их тиранят любовники. Тем не менее, ввиду того, что он уже не состоит теперь в их числе, ему следовало бы быть осторожнее».
Мало того, история говорит, что канцлеру Бестужеву пришлось употребить не один год, пока ему удалось свергнуть Лестока. А ведь осторожный Бестужев не приступал ни к какому делу такого рода без документальных данных. И всё-таки, несмотря на скомпрометированность Лестока в заговоре против Елизаветы, лейб-хирург должен был дать сам оружие против себя, чтобы его решились «убрать». Прибавим ещё, что Лесток в качестве «рудомёта её величества» получал за каждое кровопускание по две тысячи, а на теперешний счёт – около пятнадцати тысяч рублей серебром!