Елка в подарок
Шрифт:
Если он мне не морочит голову, то это становится интересным. Хозяин стрип-кафе замочил Келлера и закопал в саду. Чтобы кто-нибудь сдуру не начал копать там землю и не наткнулся на останки немца, он решил купить дом… Весьма логично. У меня в голове версии составляются, как в детском конструкторе: множество всяких фигур из одних и тех же деталей.
— И почему вас это не устроило?
— Потому что этот человек мне не нравился, я вообще пожалел, что связался с ним. С первого взгляда было видно: он сомнительный тип!
— Значит,
— Да. И воспользовался его визитом, чтобы расторгнуть с ним отношения. Я объяснил отказ инвалидностью моей падчерицы: ей, мол, необходимо быть на свежем воздухе…
— И как он к этому отнесся?
— Начал протестовать. Но у него не было никаких прав: он просто снимал дом. Временная аренда. Поэтому мне легко было его выпроводить.
— А через некоторое время вы выставили дом на продажу. Равиоли не обиделся, узнав об этом?
— Он мог и не знать. А может, потерял интерес.
Я поражен спокойствием Сержа Аквы. Он отвечает быстро, точно, не задумываясь.
В дверь стучат. Матиас протискивается в кабинет, в руках — желтый конверт, привезенный от Бормодура. Он бросает подозрительный взгляд на Акву, потом с легкой улыбкой смотрит на меня, ожидая, видимо, приглашения принять участие в общем торжестве, но это не входит в мои намерения. Я болен и буду первой жертвой, если начну мучить старика перекрестным допросом с пристрастием.
— Спасибо, брат! Можешь идти.
Открываю конверт и выкладываю перед собой три фотографии с изображением дома — детальное изучение их еще предстоит.
— Итак, вы уверяете, что после того визита Равиоли никогда больше не виделись с ним?
— Никогда.
— Господин Аква, но вы ведь ему звонили вчера поздно вечером.
Старик не содрогается, даже не напрягается, он просто устало пожимает плечами:
— Ничего подобного! — Затем добавляет: — Зачем мне ему звонить, если у нас с ним уже давно нет никаких дел?
Но меня на такие дешевые аргументы не купишь.
— Вы вышли вчера из дому около одиннадцати. Вы поехали в гараж и взяли свою машину. Потом позвонили Равиоли и попросили его приехать в Понтуаз, вернее, на шоссе рядом с Понтуазом… Равиоли приехал, вы сели в его машину и убили выстрелом из револьвера в затылок. Затем забрали деньги, которые были у него, и…
— Бог мой! Какая бессмыслица!
— Вы отвергаете это?
— Я отвергаю вашу глупую версию!
— И вы не согласны с тем, что ушли вчера около одиннадцати?
— Нет, почему? Я действительно поехал в гараж взять свой автомобиль. Но на этом заканчивается соответствие вашей вымышленной истории с действительностью!
— Равиоли был убит.
— Я знаю.
— А как вы узнали? Газеты не успели сообщить об убийстве!
— Газеты, может, и нет! Но “Европа-1” — да! Моя падчерица проводит время у телевизора и радиоприемника. Между нами говоря, когда заявился ваш коллега, чтобы под дурацким предлогом вытащить меня из дома, я подумал, что именно из-за убийства этого типа
— Поскольку вам было что сказать?
— Все, что мог, я вам уже сказал.
— А я придерживаюсь мнения, что именно вы убили Равиоли, господин Аква!
Он и так был белее мела, а тут вдруг стал синеть, как дельфтский фарфор. Резко вскочив, старый гриб изрыгает на меня поток возмущения, с трудом удерживая во рту свою вставную челюсть:
— Господин комиссар, я больше не отвечу ни на один ваш вопрос! Вы можете арестовать меня, если вам нравится. Но я имею право по крайней мере на адвоката! И если…
Я смотрю на него и не слышу больше ни слова. Все мое внимание приковано к неожиданно сильному биению сердца в собственной груди. Бог мой, никогда его не чувствовал! Так вот как оно дает о себе знать! А тут еще в котелке будто взрывается огненный шар, ослепляя меня фонтаном искр. Очень красочно, но невыносимо больно. Отдается везде, в каждой клеточке моего некогда мощного организма.
— Сядьте, Аква!
— Нет!
— Садитесь, черт возьми, или я… Смирившись, он опускает свой скудный зад на облезлый стул.
— Теперь давайте сменим тему, поговорим о вашей падчерице!
Мои слова буквально подкашивают его.
Воистину, слово — золото! Иногда даже в буквальном смысле. Вспомните ситуацию, описанную несколько лет назад в газетах: известная драматическая актриса, прославившаяся декламацией стихов наших классиков, охренев от зубной боли, потребовала на этом основании повышения гонорара за свои выступления. Правда, потом стало известно, что у нее болел зуб мудрости.
Аква(ланг) ловит воздух широко открытым ртом. Примерно так ведет себя водолаз, когда понимает, что на его шланг наступил из самых добрых побуждений кто-то из обслуживающего персонала на палубе.
— О моей падчерице? — сипит он. Я издевательским тоном изрекаю:
— Вы же не будете утверждать, что девушка, которая живет с вами, ваша падчерица?
На этот раз его хрип напоминает предсмертный:
— Как вы об этом узнали?
Ага! Ну наконец-то он в моих руках! Но телефонная станция, черт бы ее побрал, опекает меня сегодня с усиленной любовью, аппарат опять начинает петь свои призывные песни. Снимаю трубку. На другом конце провода слышится голос Лавуана:
— А! Патрон… Я никак не мог соединиться с Парижем… Кошмар! Легче поговорить с Нью-Йорком, чем с Аньером!
— Ты прав, но мне некогда! — пресекаю я жалобы подчиненного.
— Я коротко. Значит, так. Я виделся с разными людьми. На фотографии действительно мадемуазель Планкебле!
С обалдевшей рожей я соображаю: может, у меня начались галлюцинации от температуры?! Нельзя болеть в ответственные моменты своей жизни! Как же так, черт возьми! Ведь только что сам Аква признал, что на фотографии, которую я ему сую под нос, изображена совсем не его падчерица! А этот умник свистит, что это как раз она!