Елки-моталки
Шрифт:
– Подарить, говорю, парашют-то?
– Да нет, дяденька, не возьму. Это же казенная вещь.
– Спишем, - сказал Родион.
– Ему уже пора. Чиненый-перечиненый, да еще ты его топором порубила.
– Я нечаянно, дяденька.
– Слышь, тетенька, а сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Да?
– удивился Родион.
– Сразу-то я подумал, что вы парнишка.
Он снова засмеялся, радуясь всему, и она улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белые, как у барышни на коробке от зубного порошка.
Родиону надо было срочно согреться. Он вскочил, стал прыгать и приседать, вырвал из мягкой земли добрую березку с корнем, раскачал еще одну и тоже выворотил.
– А я думала, вы дяденька!
– весело сказала она.
– Дяденьки у нас не прыгают.
– Почему?
– Отпрыгали свое.
– И на пенсию?
– Кто куда.
– А вы в это бучило зачем?
– поинтересовалась она.
– Чтоб помягче?
Интересная была у нее манера. Она мгновенье думала, прежде чем сказать первое слово, и губы у нее чуть заметно шевелились, будто она уже начала говорить про себя. Потом неспешно и мягко тянула слова - так все говорили в Жигановском районе.
Родион не раз встречал на пожарах деревенских девчат. Они мнутся в разговоре, стесняются неизвестно чего, а эта совсем другая. Форменная бритва. Молчит вот сейчас, ждет ответа, а видать, уже настороже, чтоб тут же резануть. "Чтоб помягче?" Родион не стал отвечать на последний вопрос ясно, что он был с подначкой. Огляделся вокруг, спросил:
– Как зовут?
– Бураном.
– Кого?
– Как кого?
– Она кивнула на кусты.
– Шалаву эту.
– Да я не про коня, - сказал он.
– Вас как зовут?
– Так бы и спрашивали... Пина.
– Что?
– не понял Родион.
– Агриппина. А что?
– Ничего. А меня Родион. Давно горит?
– Давно!
– махнула она рукой.
– Мы всем колхозом пробовали гасить, да только отец слег с той работы.
– Про какой колхоз вы говорите?
– Да про семью нашу.
Родион прислушался. За лесом низко шел самолет - взрывчатку, наверно, сбрасывал. Сейчас Платоныч совсем опростает машину, даст еще один круг, пересчитает ребят и, чтоб все сразу сориентировались, уйдет в сторону пожара. А у них тут начнется.
– От чего загорелось?
– спросил Родион.
– Кто его знает! Шатались тут какие-то, с бороденками - не то руду искали, не то карту снимали. Больше никого не было...
– Ну, пойдемте, Пина, - сказал Родион, поднимаясь.
– А у нас баня еще теплая со вчерашнего.
– Ну? Вот это дело!
– Он посмотрел на ее странную одежду, на большие сапоги и усмехнулся: - Пина...
– На себя-то гляньте!
– А что?
– Чудище болотное, - засмеялась Пина.
– Леший! Здоровый да грязный, тьфу!
На кордоне Родион сразу же полез в баню, а Пина, собрав ему для смены кое-какую отцовскую одежонку, поехала предупредить команду. Она вернулась, когда распаренный Родион, обжигаясь, пил чай в горнице. Отец с лежанки что-то рассказывал ему, а ребятишки, окружившие стол плотным кольцом, безмолвно и жадно разглядывали гостя.
– В порядке там?
– спросил Родион, посматривая в окна.
– Вы нехороший человек, - неожиданно сказала Пина. Раздвинув сестренок и братишек, она тоже налила себе чаю.
– Очень нехороший! Хитрый.
– Агриппина!
– приподнялся отец.
– Цыть!
– А что такое?
– Родион раскрыл на нее глаза.
– Я им сказала, что ваш приятель в бане, а они переглянулись и говорят: "Понятно". Я сказала, что вы чуть не утопли в болоте, а они опять смотрят друг на друга, перемигиваются. "Ясно", - говорят. А сознайтесь, вы нарочно в болото?
– Что за чушь!
– Они рассказывают, что вы хитрый, как змей. Специально в бучило залезли, чтоб я вас тащила.
– Агриппина!
– грозно закричал отец.
– Замолкни!
– Ну и трепачи!
– Родион крутнул головой, вглядываясь в девушку. Серые глаза ее были преувеличенно серьезны, а влажные полуоткрытые губы таили неуловимую улыбку.
– Далеко они?
– У ручья. Вещи стаскали, костер наладили.
– Вы им сказали, что через болото огонь не пройдет?
– А как же! Мы и так знали, говорят. И велели гнать вас отсюда. Говорят, что вы после бани по два самовара выпиваете.
– Вырву я тебе язык, Агриппина!
– застонал отец.
– Обопьетесь, а потом лежите, - продолжала Пина.
– А тайга горит...
– Вот черти!
– изумился Родион.
– Ну и черти...
Пина вышла, а мать сказала нараспев:
– Ты уж не серчай на нее, милый человек! Это она такая перед тобой. Злится, что поздно прилетели. Ведь о пожаре-то мы давно уже сообщили...
– Язва она! Неизлечимая!
– закряхтел на лавке отец.
– Идейная! Пилит меня, что газеты выписываю, а не читаю. Это отца-то! И заполошная, вроде меня, когда я не больной. Последнюю неделю, как я слег, просеку рубит по приверхе. Я говорю, все равно одной не остановить пожар-то, а она только сопит. Смирная приходит, куда и вредность ее девается. Поест и спать.
– Она ведь у нас ученая, - всхлипнула мать.
– Десятилетку закончила в Гиренске, хотела дальше учиться, да разве сейчас куда попадешь...
– В интернате она такая и сделалась, языкатая да уросливая, - ласково сказал отец.
– А если еще до диплома доучится, что с нее будет? Ух и язва! Такое иной раз отчубучит...
Родион попрощался. В сенцах мать его догнала, сунула узелок с теплыми шаньгами и шепотом, со слезой в голосе попросила:
– Милый человек, ты уж не серчай на Пинку-то.