Елки-моталки
Шрифт:
А Родион курил, задумчиво наблюдая, как шлепают в серый пепел дождевые капельки, и Пина чувствовала, что он был где-то далеко, в своих мыслях. Вот в который уже раз оглядел черный склон, отвернулся.
– Ты о чем это все, Родион?
– Пожары - сплошь, рубим - сплошь... Схватимся потом, а Сибирь вот такая, черная. Схватимся!..
– А что бы ты предложил?
– Для тушения-то? Почему бы армию не кинуть? Ох и закалочка была бы ребятам! А потом студентов... Только не все пойдут.
– Почему?
– Знаешь, есть холодные пожары, которые выжигают души... Такие пожары тоже надо бы кому-то тушить... А сюда звать не таких, кто себя хочет проверить, а кто твердо знает, что они крепкие парни... Нет, только крикни: "Горит Россия!.."
– Пойдут.
– Да что вы там мокнете-то?
– послышался из палатки голос.
– Давайте сюда, место найдется.
– У нас брезент, - отозвалась Пина, ожидая, когда в палатке снова заговорят, но там вдруг перешли на шепот.
– Не какая-нибудь там расфуфыра, - донеслось едва различимо.
– И Родион не такой. Он не станет тебе с ветки на ветку...
Пина покраснела, потому что поняла, о чем это они, а Родион вдруг сильно сжал ей руку.
– Что?
– спросила Пина.
– Да так...
– А что - так?
– улыбнулась она - ей почему-то хотелось шутить.
– Ну, все вот у нас с тобой... И на "ты" как-то незаметно перешли...
– А потом на "мы", - засмеялась Пина, и Родион тоже; неожиданно для себя он наклонился к ней, встретил ее посерьезневшие вдруг глаза, испуганные и покорные, и губы, и ничего на свете не осталось, кроме этих горячих губ и полуприкрытых, темных в отсвете костра глаз.
Скоро снова стали слышны голоса из палатки - там уже говорили о Гуцких.
– Платоныч никак не может залечить отечественные остатки.
– Раз на Девятое мая - мы на пожаре в тот день были - он мне сказал, за что получил первую Славу.
– А за что?
– Да ни за что, говорит. Чкнуло его в грудь, а он от миномета не ушел. Говорит, все равно уходить некуда было. А когда вручили Славу, долго удивлялся: "За что только людям ордена дают?!"
– Да-а-а... Сивый весь, а ведь моих лет...
Потом начался какой-то разнобойный разговор, и никак нельзя было уловить его стержня.
– Я людей из Москвы ни разу в жизни не видал. Ждешь, приедут вот, расскажут что-нибудь хорошее...
– А городским пожарным медали дают...
– Нет, я вертолет переношу без посторонних явлений.
– Вот когда я возчиком в сельпе работал...
– Считай, уже неделю я не употребляю - и живу!
– А говорят, лекарство такое есть, от водки. Слышь, Гриша? Принял его и будто с души воротит от одного запаха...
Пине было неинтересно про водку. Она потянула за цепочку часы Родиона. По времени еще вроде рано, а день уже кончался в долине. Спустился с кручи Бирюзов. Пустой, промокший до нитки. Где-то вверху он нарезал ворох пучек, и Пина обрадовалась. Свежие дудки можно есть за милую душу. Надо только ободрать жесткую оболочку, а мясистая нежная трубочка идет хорошо. Родион взял немного пучек, а ворох Санька отнес в палатку. Оттуда закричали весело:
– С полем тебя, Саня!
– Хороша дичина!
– Жи-и-ирная, язви ее!
А потом кто-то там сказанул такое, что палатка заколыхалась от хохота, но у сипевшего костра не расслышали слов, однако тоже заулыбались, и всем стало полегче.
– Не скажи!
– снова послышалось из палатки.
– Витамины все же в ней есть.
– Витамины, может, и есть, а кроме них, ничего.
– Это я, помню, первый раз встретился с витаминами...
– Давай-давай трави!
– поощрил кто-то, и Пина тоже прислушалась.
– Взяли мы, помню, Берлин и радуемся - живы!
– начал дядя Федя неторопливо, с расстановками.
– Ладно. Победа победой, а есть-пить надо. И вот дело к обеду. На фронте-то было хорошо, первой категории кормежка, а тут завезли горох. А он же веский, что твоя дробь. Ладно. Сварили суп-заболтуй. Ну, суп! Смотрим - видимость через него сквозная. Вызываем заместителя по тылу. Приходит. Пузо - во! Небось ноги свои видал разве что в зеркале. "В чем дело, товарищи солдаты?" Мы подаем ему котелок с его супом и чистую ложку. "Конечно, - говорит, - густоты тут нет, но вы, товарищи солдаты, должны учесть питательность". И понес! И белки там, и желтки, и особенно на витамины напирал. Что, думаем, за мина такая? Глядим - вода водой. Ну, поверили, съели. Так я первый раз с витаминами встретился и с тех пор думаю, что это слово какое-то обманное...
– А я понимаю так, что хорошие витамины - сала кусок, это я понимаю! вставил кто-то.
– В сале нет витаминов, - донесся брюзгливый голос Евксентьевского.
– Да уж ты-то молчи! В сале нет витаминов! А зачем они ему нужны, а? Зачем?
Родион переглянулся с Бирюзовым, они снова засмеялись, и Пина их поддержала.
– Ну, как, Саня?
– спросил Родион.
– _Не соли нахлебавшись_, - ответил Бирюзов устало.
– Не стрелил ни разу. Видно, распугало зверя.
– А помнишь прошлогоднего лося?
– Как же! Прямо через огонь сигал, дьявол...
– Да-а-а... Мы тебе там оставили варева. Согрей ему, Пина.
– Я сам, - поднялся Бирюзов.
– Где котелок?
Завечерело, и развело немного тучи, остановило дождь. У вершин далеких гольцов взбило белую пену, однако скоро там снова замутилось и долина стала темнеть. Санька, тихонько посвистывая, долго отогревался у костра. Уже в сумерках он выстирал на камнях портянки, высушил их и переобулся. Он делал все это, не глядя на Родиона и Пину, которые сидели близко друг к другу и руки сплели. То и дело кто-нибудь из троих подымал голову, шарил глазами вверху, но там была непроглядная темень и оттуда заносило прохладным воздухом. Вечный лед его холодил вверху, что ли?
Звезд они так и не дождались, решили укладываться. В палатке еще не спали, переговаривались меж собой негромкими голосами. Друзья влезли туда, в темноту, но сон не шел.
– Значит, не вышел номер, Саня?
– спросил кто-то.
– С охотой-то?..
– Нет ничего, - ответил Бирюзов и скоро засопел.
В палатке молчали, но Пине было ясно, что все думают об одном.
– Косулю бы взять неплохо, - послышался мечтательный голос.
– Да соли ей на хвост не насыплешь...
– И мишка, видать, тоже ушел от дымов далеко.