Эм + Эш. Книга 1
Шрифт:
Хоть «Синие лебеди» меня и не впечатлили, но зато дали время отдышаться, иначе сама спела бы не лучше. Я примостилась на краешек стола Стаса Бурлакова, ожидая, что он возмутится, но тот меня сразил наповал.
— Эмилия, после них вы будете выступать? — спросил он.
Мы сроду не общались, даже не здоровались, а тут вдруг: «Эмилия». Я от удивления только кивнула.
— Тебя все потеряли, — сообщил он. Я снова кивнула, мол, в курсе.
— Хочешь попить? — Он занырнул под стол, пока я таращилась на него, округлив глаза. Через секунду, кряхтя, вылез и протянул мне непочатую бутылку пепси-колы. Потом спохватился и стал открывать её ключом. Не вышло. Тогда хлопнул о край стола, пробка отскочила, газировка вспенилась и побежала
— А, чёрт. — Он сунул бутылку мне, а сам принялся оттряхиваться. А меня вдруг смех разобрал. Он покосился на меня и тоже засмеялся. Хорошо хоть перед нами стояли Васин и Кириченко из 10 «Г» и заслоняли от всех своими спинами. Бутылку я взяла, потому что пить и правда очень хотелось после такого забега. И потом, он так долго возился, старался, улился весь, после такого даже неудобно было бы отказывать.
— Спасибо, — я вернула ему пепси, отпив примерно треть. Он так странно на меня смотрел и, очевидно, хотел ещё что-то сказать, но тут закончилась песня и все стали хлопать. 11 «А» не частушечницы, которые сразу же умчались. Эти ещё красовались минуту-другую, собирая аплодисменты, и покинули сцену, наверное, только потому, что вышла Мочалова объявлять нас.
— Тишина! Тишина все! Следующим номером нашей программы выступят… кхм… Светлана Черникова и Эмилия Майер с арией из оперы «Юнона и Авось».
Мы со Светкой вышли на «сцену». Половина публики переглянулась, некоторые присвистнули. Не знаю, на «арию из оперы» так отреагировали, что ли? Вообще, я ведь раньше уже пела, и часто. «Арлекино» и «Мага-недоучку» Пугачёвой постоянно исполняла на всех смотрах и праздниках. Правда, давно, года три назад. Или четыре. Потом стала стесняться сцены и отказываться наотрез. Забыли уже?
Светка гордо и уверенно прошествовала к пианино. Я — следом. Не очень гордо и не слишком уверенно. Встала неподалёку от неё, слегка полубоком, чтобы не видеть зал, а главное — не видеть Шаламова. А то, чувствую, слова и звуки застрянут в горле.
Что странно, как бы я ни стеснялась, стоило мне запеть и неловкости как не бывало. Я как будто погрузилась в музыку. Как будто перенеслась на два столетия назад и превратилась в Кончиту, а всё вокруг просто перестало существовать. Очнулась только тогда, когда допела последнюю строку. Сначала стояла тишина, я даже растерялась, но потом все стали хлопать.
Кто-то крикнул: «Браво!». Я оглянулась на звук — кричал Белевич, а рядом с ним стоял Шаламов, скрестив на груди руки, и смотрел на меня так, что внутри всё сжималось. Обычно он поглядывал насмешливо, иногда весело, в последний раз, когда подслушал нашу болтовню, — с холодной неприязнью (не хочу про это вспоминать). Теперь же смотрел совсем иначе. Пристально, тяжело, мрачно. При этом с другой стороны от него вихлялась Шестакова, тормошила его, что-то говорила, а он как окаменел. Совсем на неё не реагировал. Захотелось укрыться от этого взгляда, и в то же время этот момент доставлял мне какое-то мучительное удовольствие, аж мурашки вдоль позвоночника бежали.
Вообще-то, я обратила внимание, что сейчас на меня многие смотрели, наверное, почти все. Но только его взгляд я чувствовала физически.
Тем временем Мочалова объявила номер Васина и Кириченко. Они вышли со стульями и гитарами. Сели, дуэтом заиграли и запели «Звезду по имени Солнце». Здорово у них, между прочим, получилось, даже подпеть тянуло. Может, и подпела бы, если б не Шаламов…
Он так и не сводил с меня взгляд, я уж не знала, куда себя деть. Не за спинами же прятаться. Стою, нервничаю, краснею. Однако при этом так и тянуло в его сторону смотреть, непреодолимо тянуло. А как посмотрела — так сразу наткнулась на его взгляд, как на нож. И кровь ещё сильнее прихлынула к лицу. И в груди что-то ёкнуло.
Затем Мочалова объявила его выход, и я наконец смогла вздохнуть свободно и хоть чуть-чуть расслабиться. А то ещё немного
11 «В» дружно захлопали, заулюлюкали в поддержку, в которой он, по-моему, и так не особо нуждался. Во всяком случае он без всякого стеснения стянул с себя рубашку и остался в чёрной майке.
— Оу! Майку тоже снимай, — выкрикнули девчонки из 11 «А». — И джинсы!
Все захохотали, Мочалова побагровела и аж затопала ногами, а Шаламову хоть бы что — ничуть не смутился. Подмигнул и ответил в своей самодовольной манере:
— Чуть позже, дамы, потерпите немного.
Потом повернулся к Стасу Бурлакову и кивком спросил, мол, ну что? Стас засуетился, и в следующий миг из колонок грохнула «Rock it», та самая, что звучала в фильме «Курьер». Ну а Шаламов вышел в центр и стал такие пируэты исполнять, что я просто онемела. Брейк-данс в живую я видела впервые, и он меня сразил. С механическими танцами из фильма — никакого сравнения. Там парни напоминали роботов, а у Шаламова выходило так плавно, гибко, текуче. Это даже не столько танец, сколько, не знаю, гимнастика или даже акробатика, что ли. Совершенно немыслимые движение, повороты и изгибы тела! Я даже представить себе не могла, что человеческое тело на такое способно. Я словно заворожённая следила, как он переворачивается в воздухе, как стоит на одной руке. На одной! С какой фантастической грацией перекатывается и плавно опускается на пол, а затем, будто скользя по волне, поднимается. А какое гибкое и сильное у него тело! Какие крепкие, мускулистые руки! Оно так и притягивало взгляд, и будоражило, и вызывало восторг. Не у меня одной, между прочим, — девчонки вокруг то и дело визжали, пока он танцевал. И особенно заводились — когда он делал стойку и у него задиралась майка, обнажая торс.
Не успела стихнуть «Rock it», как сразу же зазвучала другая композиция. Её я узнала с первых нот — «Still Loving you». Я хоть и не очень разбираюсь в зарубежной музыке, но «Scorpions», услышав раз, ни с чем, по-моему, спутать невозможно. А уж эту балладу — тем более.
Никто не ожидал, что заиграет музыка. Дискотеку ведь пока не объявили. И Мочалова ещё не двинула заключительную речь, коль скоро она на сегодняшнем концерте выступала конферансье. Да и вообще, все приготовились аплодировать Шаламову, а он никоим образом не дал понять, что всё, танец окончен, пора рукоплескать.
Вместо этого сразу же, как был в майке, уверенно двинулся ко мне, обтерев на ходу руки о джинсы. И снова этот взгляд немигающий. Я запаниковала, лихорадочно соображая, зачем он идёт прямо на меня? И что мне при этом делать?
А он… он даже не пригласил меня на танец. Он просто подошёл, взял меня решительно за руку — почему-то очень крепко, даже больно слегка, — и повёл в центр, где только что выступал. А потом так же резко и уверенно развернул к себе лицом и притянул ближе.
После выступления он дышал тяжело и часто, грудь вздымалась, от разгорячённой кожи исходил жар, зрачки расширились, затопив всю синеву так, что глаза казались чёрными безднами. Я от неожиданности охнула, инстинктивно попыталась отпрянуть, но он в ответ на моё жалкое сопротивление только крепче прижал меня к себе. И только тогда выдохнул, коснувшись губами уха: «Потанцуем?». От этого секундного лёгкого прикосновения по шее, по всему телу побежало сонмище мурашек, и внутри всё затрепетало. И эта дрожь потекла-побежала по венам, охватывая всю меня целиком. Я еле-еле переставляла вмиг ослабевшие ноги. Каждый вдох давался мне с огромным трудом. Просто удивительно, как ещё сообразила и, главное, как осмелилась поднять руки, положить ему на плечи, коснуться его кожи, которая буквально жгла пальцы. Горячая волна затопила лицо, шею, грудь — здесь было всё: и стыд, и смущение, и паника, и то самое болезненное наслаждение, только во сто крат острее. Одновременно хотелось вырваться, убежать и, наоборот, ещё глубже погрузиться в этот омут, забыться, пропасть.