Эмигрант с Анзоры
Шрифт:
Через пять минут подошли наши истребители, и вскоре все было кончено.
Чену оставалось жить не так уж много. Его двое мальчишек спали в палатке, а жена еще не вернулась из экспедиции. Мы сидели и разговаривали в ложбине, краем глаза наблюдая за пасущимися лошадьми.
– Как оно там, на Анзоре? – Чен ни разу на Анзоре не был.
– Знаешь… не очень. Хреново. Ты в каком смысле спрашиваешь? Природа там вроде нашей, ну знаешь, если взять Лервену, то это больше всего похоже на Косинское Нагорье. А в Бешиоре климат более южный, влажный, жаркий.
– Да это мы проходили… А вот вообще? Как там люди?
– Люди… – я задумался, – знаешь, воевать они будут всерьез.
– Я никогда не был в таких акциях, – сказал Чен, – меня в команду Ноль брали в прошлом году, но Син еще очень уж маленький, я не хотел надолго оставлять семью. Да и вообще, если подумать…
– А потом все-таки решился в Дозорную?
– Да не то, что решился. – Чен замолчал.
– Выбора не стало.
– Да, – он кивнул, – встретил сагона. В патруле.
Я уже знал эту историю. Чен с напарником получили вызов с безатмосферного маленького планетоида, а вместо ожидаемого корабля шибагов, захватившего в плен исследовательское квиринское судно наткнулись на сагонский челнок. Судно-то они освободили, а вот сами ушли с большим трудом. Напарник Чена сошел с ума… Сам Чен выдержал беседу с сагоном, и даже сумел вызвать подкрепление, и сагона, вроде бы, взорвали вместе с кораблем, но ведь они меняют тела, как перчатки, для них гибель тела мало что значит.
– Ты знаешь, он меня пугал… – Чен помолчал, – он нашел мое слабое место.
Я затаил дыхание. Люди почти никогда не говорили о содержании своей беседы с сагоном. Может, было стыдно, может, чересчур личное. Мне, например, было стыдно. Удивительно, что Чен об этом заговорил. Впрочем, ему не стыдно, он-то выдержал, не сломался, не купился.
– Не только это, но… просто мне это вот сейчас вспомнилось. Он говорил, что я погибну, что мне недолго жить осталось, что Лисса и сыновья останутся одни. Понимаешь, я ведь их люблю, и мне так страшно подумать… И он уверял, что все это не имеет смысла, что надо жить ради семьи, ради любви, а я обязательно погибну, если буду еще летать. И ты знаешь… я ведь почти поверил ему. То есть, конечно, не поверил, до глубины души – нет. Но вот сейчас я чувствую какой-то страх, что-то такое осталось внутри… И я не знаю, смогу ли себя вести достойно. Ты меня прости, если что, ладно?
– Он обманывает, – сказал я, – пойми, это же вранье.
– Да, я знаю. Но он сделал меня слабым, понимаешь?
– Все мы слабые, – сказал я угрюмо. Быть бы мне вполовину таким, как Чен…
– Я боюсь, если вдруг будет ситуация… ну, опасная… я не смогу действовать так, как надо. Буду беречь себя.
– Дэцину рассказывал?
– Да.
– Ну и что он?
Чен пожал плечами. В самом деле, а что Дэцин… что он может сделать? Только надеяться, что лучшее в нас победит.
Я и до сих пор не могу понять, что же это было – пророчество сагона? Сагон и в самом деле желал Чену добра? Или же просто совпадение? Или Чен пытался доказать себе или кому-то еще, что может действовать вопреки воле сагона? Может пожертвовать, рискнуть собой?
Я уже знал тогда, что вскоре это случится. Но не знал, как именно это будет. Даже не представлял. Хотя, конечно, уже много раз бывал в церкви Святого Квиринуса.
Я стоял у большой каменной чаши, сбоку от алтаря. Рядом со мной справа стоял Герт, и он тоже был весь в белом, а слева – Ильгет. Мои крестные. Отец Маркус молился, стоя перед нами. И я повторял молитву тихонько, одними губами. Распятие висело в воздухе, выше алтаря, под сияющим хрустальным куполом. Поначалу всегда кажется, что крест тонет в ослепительном сиянии, исходящем сверху, от готических хрустальных высоких башен храма. Но потом, как только привыкнут глаза, ты видишь крест очень отчетливо – он деревянный, большой и вырезан очень точно, со всеми деталями, беспощадно точно, никакой стилизованности, никакой искусственности, ты видишь раны на руках и ребрах Христа, ты видишь искаженное мукой бледное, залитое слезами и потом лицо, повисшее бессильно искалеченное тело, и становится страшно… И ты понимаешь, что распятие это – центр храма, и нет здесь, собственно, ничего другого, кроме вот этого дикого, невозможного, невероятного Откровения, Откровения, данного Богом.
«Бог есть Любовь». Так сказал Таро. Так написано в главной божественной книге.
Господи, помилуй…
Дай вместить. Дай понять. Дай шагнуть, если придет время, вперед и принять муку и смерть – за Тебя, за других. Научи меня жить так, жить каждую минуту, чтобы быть с Тобой.
Только таким может быть мой Господь. Только Ты один.
«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» [9] , – читал отец Маркус. А потом обратился ко мне.
9
Ин, 15; 13
– Ландзо Энгиро, хочешь ли ты принять святое крещение Господа нашего Иисуса Христа?
– Хочу, – сказал я.
– Отрекаешься ли ты навсегда от сатаны и злых дел его?
– Отрекаюсь.
Он что-то еще спрашивал, и я отвечал, как умел. И мне было страшно, потому что все, что я произносил сейчас, отрезало все пути назад. И хоть я давно выбрал свой путь, но сказать такое – очень нелегко… Но ведь все они это сказали! Герт. Ильгет. Чен. Дэцин. И все они так живут.
Пока они так живут, сагоны на Квирине бессильны.
Я наклонил голову над каменной чашей, и холодная вода обожгла затылок.
– Крещу тебя во имя Отца… и Сына… и Святого Духа.
Мы шли с Иостом по главной улице Баллареги. Я держал на поводке Горма – после гибели хозяина пес согласился признать меня… я держал себя с ним осторожно, не чувствуя полной власти над собакой. Пока, по крайней мере… Я ведь и неопытен в этом деле. Но не взять Горма сейчас не мог – почему-то дэггеры испытывают панический страх перед собаками. Какая-то сагонская недоработка.
Странное положение наступило в Лервене. Вся страна уже в наших руках, и скоро будет избрано Лервенское правительство. Непонятно, какое. До Цхарна у нас был король, но кто же теперь согласится на короля… Что здесь будет, словом – это будут решать сами лервенцы.
Другие отряды Дозорной службы работают в Бешиоре, и они практически завершили работу. Мне бы очень хотелось увидеть физиономию Иль-Бадрага… если он жив, конечно.
И все-таки в Баллареге то и дело стреляют… И ходить приходится осторожно. Все может случиться. Работы еще очень много, особенно, конечно, у спасателей и врачей. Но и у нас… повсюду в столице засели синги, еще живые и по-прежнему готовые до конца сражаться за своего хозяина. Говорят, Анзора – исключительный случай. Здесь был всего один сагон, обычно их несколько. И к тому же сагон развоплощенный. Ведь смерть сагона – понятие относительное. Их можно только отбросить, на время лишить «работоспособности». Например, после смерти тела они долго не могут начать нормальную деятельность. Цхарн вот действовал, но его новое тело уже подготавливалось. И вообще он очень сильный сагон…
Боюсь, все, что я думаю о сагонах, звучит профанацией. Глупо это. Мы ничего о них не знаем… Просто по опыту известно, если тело сагона убить, еще очень долго о нем никто ничего не услышит. А потом может услышать снова.
– Ты не хочешь остаться на Анзоре, Ланс? – спросил вдруг Иост. Я посмотрел на него.
– Вообще-то да… хотелось бы.
Теперь мне ничто не помешает. Я могу жить здесь, работать… жениться могу. Все равно я чувствую, что женюсь на анзорийке. Навещать могилу Арни. Тем более, что и Чен рядом погиб. Ходить вот по этим серым камням, милым и близким моему сердцу. Разговаривать с людьми, пусть не такими замечательными, как квиринцы, зато – я их очень хорошо понимаю. Я сам такой же. Жить с такими, как я.