Эмигранты. Поэзия русского зарубежья

Бунин Иван Алексеевич

«Наперекор бессмысленным законам…»

Наперекор бессмысленным законам, Наперекор неправедной судьбе Передаю навек я всем влюбленным Мое воспоминанье о тебе. Оно, как ветер, прошумит над ними, Оно протянет между ними нить, И никому неведомое имя Воскреснет в нем и будет вечно жить. О, ангел мой, холодную заботу, Сочувствие без страсти и огня Как бы по ростовщическому счету Бессмертием оплачиваю я.

«Но

смерть была смертью. А ночь над холмом…»

Но смерть была смертью. А ночь над холмом Светилась каким-то нездешним огнем, И разбежавшиеся ученики Дышать не могли от стыда и тоски. А после… Прозрачную тень увидал Один. Будто имя свое услыхал Другой… И почти уж две тысячи лет Стоит над землею немеркнущий свет.

«Да, да… я презираю нервы…»

Да, да… я презираю нервы, Истерику, упреки, все. Наш мир — широкий, щедрый, верный, Как небеса, как бытие. Я презираю слезы, — слышишь? Бесчувственный я, так и знай! Скажи, что хочешь., тише, тише… Нет, имени не называй. Не называй его… а впрочем, Все выдохлось за столько лет, Воспоминанья? Клочья, клочья. Надежды? Их и вовсе нет. Не бойся, я сильней другого, Что хочешь говори… да, да! Но только нет, не это слово Немыслимое: никогда.

«Осенним вечером в гостинице, вдвоем…»

Осенним вечером в гостинице, вдвоем, На грубых простынях привычно засыпая… Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом? Не поздно ли искать искусственного рая? Осенний крупный дождь стучится у окна, Обои движутся под неподвижным взглядом. Кто эта женщина? Зачем молчит она? Зачем лежит она с тобою рядом? Безлунным вечером, Бог знает где, вдвоем, В удуший духов, над облаками дыма… О том, что мы умрем. О том, что мы живем. О том, как страшно все. И как непоправимо.

«Нам Trista — давно родное слово…»

Sulmo mihi patria est…

Овидий

Нам Trista — давно родное слово. Начну ж, как тот: я родился в Москве. Чуть брезжил день последнего, Второго, В апрельской предрассветной синеве. Я помнить не могу, но помню, помню Коронационные колокола. Вся в белом, шелестящем, — как сегодня! Мать улыбаясь в детскую вошла. Куда, куда? — мы недоумеваем. Какой-то звон, сиянье, пустота… Есть меж младенчеством и раем Почти неизгладимая черта. Но не о том рассказ…

«Как холодно в поле, как голо…»

Как холодно в поле, как голо, И как безотрадны очам Убогие русские села (Особенно по вечерам). Изба под березой. Болото. По черным откосам ручьи. Невесело жить здесь, но кто-то Мне точно твердит — поживи! Недели, и зимы, и годы, Чтоб выплакать слезы тебе И выучиться у природы Ее безразличью к судьбе.

«Там, где-нибудь, когда-нибудь…»

З.Г.

Там, где-нибудь, когда-нибудь, У склона гор, на берегу реки, Или за дребезжащею телегой, Бредя привычно под косым дождем, Под низким, белым, бесконечным небом, Иль много позже, много, много дальше, Не знаю что, не понимаю как, Но где-нибудь, когда-нибудь, наверно… Константин Дмитриевич < image l:href="#" />

Константин Дмитриевич Бальмонт

1867–1942

Прощание с деревом

Я любил вознесенное сказками древо, На котором звенели всегда соловьи, А под древом раскинулось море посева, И шумели колосья, и пели ручьи. Я любил переклички, от ветки до ветки, Легкокрылых, цветистых, играющих птиц. Были древние горы ему однолетки, И ровесницы — степи, и пряжа зарниц. Я любил в этом древе тот говор вершинный, Что вещает пришествие близкой грозы, И шуршанье листвы перекатно-лавинной, И паденье заоблачной первой слезы. Я любил в этом древе с ресницами Вия, Между мхами, старинного лешего взор. Это древо в веках называлось Россия, И на ствол его — острый наточен топор.

Узник

В соседнем доме Такой же узник, Как я, утративший Родимый край, — Крылатый, в клетке, Сердитый, громкий, Весь изумрудный Попугай. Он был далёко, В просторном царстве Лесов тропических, Среди лиан, — Любил, качался, Летал, резвился, Зеленый житель Зеленых стран. Он был уловлен, Свершил дорогу — От мест сияющих К чужой стране. В Париже дымном Свой клюв острит он В железной клетке На окне. И о себе ли, И обо мне ли Он в размышлении, — Зеленый знак. Но только резко От дома к дому Доходит возглас: «Дурак! Дурак!» 9 октября 1920, Париж