Эмир Кустурица. Автобиография
Шрифт:
В 1986 году на концерте группы «No Smoking Orchestra» в хорватской Риеке Доктор Карайлич заявил со сцены: «Маршал сдох». Это вызвало всеобщее замешательство. Одни утверждали, что он имел в виду усилитель марки «Маршал», но другие ни на секунду не усомнились, что он говорил о маршале Тито. Такое непочтительное отношение к Тито шокировало большинство наших сограждан. Самым сложным для них было принять мысль о том, что Тито был действительно мертв. Эта провокация Доктора Карайлича осталась в памяти югославов, стремящихся к свободе, как смелая шутка на тему тотемной сущности товарища Тито. Но очень быстро выяснилось, что играть со стереотипами на телевидении и в жизни было не одно и то же.
Когда Карайлич свернул на улицу Сеноина, направляясь к моему дому, чтобы обсудить творческие и политические проблемы, он не знал, что простая
— Если Тито тебе не нравится, собирай свои вещи и уматывай в Белград, мать твою так-то!
Их спугнули громкие крики прохожих, прогуливавшихся по улице Тито, и они не смогли уложить Карайлича на асфальт. Вне себя от гнева, я бросился на улицу в одних носках, чтобы проучить подонков, но, разумеется, их уже и след простыл. Нам оставалось лишь строить предположения: действовали ли они по собственной инициативе или же их организовали иностранные спецслужбы, что в Боснии было обычной практикой? Если ты впадал в немилость у политических властей, как правило, следовала ответная реакция «улицы» — на дороге с односторонним движением ты мог вдруг оказаться перед грузовиком, едущим в запрещенном направлении и пытающимся тебя раздавить. Именно это произошло с поэтом Райко Петровым-Ного. А чего еще можно было ожидать от наших сограждан? Когда писатель Меша Селимович стал вызывать подозрение у Бранко Микулича, мало кто осмеливался здороваться с ним на улице. Лишь доктор Лагумджия, глава Академии драматических искусств, продолжала храбро шагать под руку с писателем по улицам Сараева. Даже лучшие друзья Селимовича отворачивались и переходили на другую сторону. А в отеле «Европа» все прятались за развернутыми газетами или хватали свои пальто и скрывались на соседних улицах.
Стрибор появился на свет, когда я еще тащил за собой груз своего прошлого в Горице — этой бедной, но притягательной атмосфере, где я провел свое детство в поисках ответов на важные экзистенциальные вопросы, которые позднее перевел на язык искусства. Эти трудные времена были увенчаны высокими наградами на международных кинофестивалях. И вот — о чудо! — первые наблюдения Стрибора и его первые фразы затрагивали те же самые вопросы. Отсюда его беспокойство за нашего пса Пикси и страх, что его может съесть «Золотой лев» после победы «Долли Белл» в Венеции.
Его сестра Дуня появилась на свет под звуки группы «The Clash» и в клубах сигаретного дыма в нашей квартире в доме номер 14 по улице Сеноина. В ту пору мы могли до рассвета вести нелепые споры, пытаясь выяснить, какая зажигалка лучше: «Ронсон» или «Дюпон», учитывая, что первая пользовалась большим спросом на рынке. В другой раз мы дождались рассвета, успешно расшифровывая оперу Уилсона «Эйнштейн на пляже». Это было время, когда наше сознание занимали два основных вопроса: политическая нищета Сараева, последовавшая за крушением титоизма, и надежда на лучшее будущее. Все это подкреплялось мощью музыки «The Clash» и эксцентричной и такой же популярной панк-культурой восьмидесятых годов, которые встали преградой на пути зарождающегося монстра канала MTV и его «нечистот», начинающих изливаться с маленького экрана, грозя утопить нас в своем музыкальном дерьме.
Вопрос, отражающий мысли миллионов людей, впервые сформулированный Джо Страммером в песне «Should I stay or should I go» [54] разрешился моим отъездом из Сараева в Соединенные Штаты. Это решение не имело под собой никакой политической подоплеки, просто мой родной город больше не соответствовал одежде, которую я любил носить, и перестал котироваться на финансовой шкале моих будущих творческих работ. Я принял приглашение Милоша Формана заменить его в Колумбийском университете и во второй раз в своей жизни — но на этот раз навсегда — покинул Сараево.
54
Остаться мне или уехать (англ.).
Стоял 1988
До свидания, любимая страна
Все пути к большому миру при отъезде из Сараева, так же как и все возвращения в родной город, неминуемо проходили через Белград и квартиру тети Бибы. Так же было и на этот раз, когда Дуня, Стрибор и мы с Майей отправлялись в Соединенные Штаты. Дорога в Нью-Йорк вела через дом номер 6 на площади Теразие. Для меня это означало настоящий праздник. Я был счастлив вновь увидеть тетю Бибу, бодрость и прозорливость которой наполнили мой период становления решимостью и силой, похожими на свежий ветер, внезапно оживляющий слабое пламя костра и позволяющий гореть ему с большим задором. Она была наставницей моего отца, но также одним из столпов моего собственного развития. К сожалению, на момент моего отъезда в Нью-Йорк, где я собирался преподавать в Колумбийском университете, взгляд моей тети был уже не таким пронзительным, а сияние, исходившее от нее, где бы она ни находилась, с годами потускнело. Неизбежная грусть, вызываемая старением, у нее усиливалась дополнительным разочарованием: отношения с ее мужем Любомиром Райнвайном достигли крайней степени конфликта. Он подцепил где-то юную художницу, младше его на тридцать лет, некую Гавранкапетанович, и теперь мечтал лишь о том, как бы получить максимум денег от своей совместной жизни с Бибой, чтобы перебраться в Герцег-Нови. Единственным способом раздобыть нужную сумму для этого журналиста, недавно получившего звание профессора, была продажа квартиры на площади Теразие. Моя тетя отказывалась наотрез, ссылаясь на то, что не может жить без культурных мероприятий и учреждений, которые обогащают ее жизнь и находятся, по ее собственному выражению, прямо за дверью.
— Эмир, мой мальчик, стоит мне выйти за порог моего дома, и я уже рядом с рестораном «Дусанов град», где подают лучшие горшочки с мясом во всем Белграде, а через сто метров от меня — Национальный театр и музей. Десять минут пешком — и вот я в парке Калемегдан и в пятнадцати минутах ходьбы от кафе «Коларац», что на улице Кнеза Михайлова.
Достаточно было одной из сторон воспротивиться продаже, чтобы сделка не состоялась. Позиция Любомира Райнвайна осложнялась еще и тем, что в его интересах было сохранять спокойствие и не показывать, до какой степени он ненавидит мою тетю. Однако он смотрел на нее так, словно в любой момент был готов наброситься и разорвать на части. Он надеялся, что с нашей помощью и с помощью остальных «разумных» членов семьи ему удастся получить как можно больше денег, чтобы позволить себе достойную жизнь на южном побережье Адриатического моря. Но каждое утро моя тетя, сидя в осаде в принадлежащей ей части квартиры и прислушиваясь к шагам своего бывшего мужа, кричала ему с нескрываемым удовольствием:
— Вы забрали даже аккордеон Славенки, шайка проходимцев! Знаешь, когда ты меня одолеешь, Любомир?! Никогда!
У тебя будет лишь часть квартиры, размером не больше, чем расстояние от кисти до локтя! — добавила она, адресуя ему соответствующий жест.
В следующем году, когда я вернулся из Нью-Йорка в Белград для получения премии AVNOJ [55] самой высокой награды Социалистической Федеративной Республики Югославия, моя тетя выглядела уставшей и измученной. Несмотря на это, и сама Биба, и ее объятия были такими же пылкими. Они стали для меня лишним подтверждением того, что мои успехи были для тетушки как бальзам на раны, полученные ею в последней битве.
55
Антифашистский совет народного освобождения Югославии, созданный в 1942 г. для управления территориями, контролируемыми партизанами.
Перед тем как отправиться на церемонию, я уступил настойчивой просьбе Любомира Райнвайна и зашел к нему на кухню. Он пытался убедить меня положить конец их совместной жизни, превратившейся в ад, пока не случилась какая-нибудь беда. Каждую секунду моя тетя открывала дверь кухни.
— Он хочет меня выгнать из собственной квартиры, — бросала она. — Это давний замысел семейки Райнвайнов, они уже двадцать пять лет этого добиваются! Эмир, мальчик мой, не верь ничему, что он говорит, это бандит, такой же, как его сестры, немецкие шлюхи!