Эмиссар чёрной Армады

Стальнов Илья Александрович

– Инга Николаевна?
– спросил я поднявшуюся с садовой скамейки худощавую женщину с благородной осанкой.

– Да, - кивнула она.

Она могла служить иллюстрацией успехов геронтологии и косметологии двадцать второго века. Лет двести или даже сто назад столетний барьер был практически недостижим, а если кто и доходил до него, то не на своих ногах. Столетняя старуха представляла из себя беззубое шамкающее существо, непонятно зачем и почему цепляющееся за жизнь. Наука отодвинула печальный срок до ста сорока лет и при этом позволила

не тянуть лямку, а полноценно жить до означенного тебе часа. Поэтому на свои годы Инга Гиатулина не выглядела. А выглядела раза в два моложе. Только седые волосы она принципиально не подвергала обработке, и они были перетянуты у нее на затылке, ничуть не портя ее.

– Мы можем переговорить с вами?
– спросил Шестернев.

– Присаживайтесь, - она указала еще на одну скамейку, стоящую рядом с дощатым столом под яблоней.
– Я ждала вас попозже. Чай? Компот?

– Не стоит беспокоиться, - произнес я, пытаясь прикинуть, с чего это она нас ждала. Я и Шестернев нагрянули незваными гостями.

– У меня прекрасный компот. Свой. Не синтетика.

– Если можно, немножко, - согласился Шестернев.

Она прошла в дом, вышла из него с подносом, на котором были запотевший от холода графин, три хрустальных стакана, вазочка с вареньем и три розетки. Она разлила по стаканам красную жидкость.

– Моя мама до последнего дня не употребляла синтетики, - грустно улыбнулась Игна Николаевна.
– Считала, что это яд и отрава, что польза только в натуральных продуктах.

– Не одна она, - решил я с умным видом поддержать тему.
– Психология периода переходных технологий,

– Да… - она пригубила красный напиток. Я последовал ее примеру и еще раз убедился, что натуральные продукты ничем не лучше синтетиков.
– Калинин рекомендовал мне вас как людей с необычным виденьем городского силуэта. Мы давно говорили о Красноярском проекте…

– Простите, произошло некоторое недоразумение, - прервал я ее.
– Мы не имеем отношения к Красноярскому проекту.

– Так вы не Денисов и Парамонов из архитектурного союза?

– Не думаю, - сказал я.

– Ох, извините, - она рассмеялась.
– Бывает. Так чем обязана?

– Мы из архивного отдела Космофлота, - я представил себя и Шестернева.

На лице Инги Николаевны ничего не отразилось. Она умела владеть собой. Лишь пальцы сжали крепче ложку, которой она накладывала варенье.

– Какое отношение я имею к Космофлоту?

– Время от времени руководство загорается желанием написать наиболее полную историю организации. Тогда и вспоминают о нас, - улыбнулся я как можно беззаботнее.
– И мы латаем прорехи и замалевываем пробелы в истории Космофлота.

– Вы насчет Тима?

– Да. Неудобно беспокоить вас, но мы были бы благодарны…

– Чего уж… Сколько лет прошло.

– Сорок.

– Да, сорок, - вздохнула Инга Николаевна.
– А вы думаете, боль ушла? Она лишь притупилась. Как вчера все было.

Она положила

ложку на розетку.

– Сорок лет, - повторила она.
– Сорок лет одиночества.

– Выживете одна?
– по интересовали Шестернев.

– Навещают. Валерия - жена Тима. Лариса - внучка. Но редко. Над Ларисой всегда стояла тень отца. Атмосферные исследования Юпитера. Она же с детства раскрыв рот слушала историю, как Тим спас разведбот на Нептуне.

– Полет “Васкоде Гамы”, - кивнул я.

– Да. С Тимом тогда обошлись несправедливо. Академик Гамов навещал меня и говорил, что они обязаны жизнью Тиму. Он совершил невозможное.

– Тимур был пилотом с большой буквы, - сказал Шестернев.

– Да, - вздохнула Инга Николаевна - И человеком тоже. С большой буквы.

Она добавила в компот варенья и заболтала ложкой в стакане. Я смотрел на нее. И не мог избавиться от ощущения, что ее что-то давит. Притом не только воспоминания прошлых лет и скорбь о погибшем сыне. Я прикрыл глаза, пытаясь войти в резонанс с ней, прощупать ее состояние. И ощутил ее дикое напряжение. Недоумение. Страх. Причина? Попытаемся узнать.

– Да, Тимур Гиатулин - большая потеря не только для вас, но и для всего Космофлота, - произнес я.
– Но, конечно, с чувствами матери не сравниться ничто.

Она понуро кивнула.

– Представляю, как бы вам хотелось свидеться с ним вновь.

Ее плечи будто окаменели.

– Услышать его голос, - продолжил я. Она перестала болтать ложкой в стакане.

– Обнять.

– Почему… Почему вы говорите такое?

– А что я говорю?
– приподнял я бровь.
– Инга Николаевна, вас что-то тревожит. Она молчала.

– Вы чем-то очень сильно обеспокоены. И я могу попытаться угадать, чем…

Ее руки начали трястить, и она начала теребить рукав платья.

– За последнее время в вашей жизни было немало странного.

Нервы у нее не выдержали.

– Нет!
– крикнула она.

– Вы считаете, что это нечто принадлежит только вам, - произнес я.
– И свой страх, свои надежды, свое возможное разочарование и отчаянье вы не хотите отдавать никому.

– О чем вы?
– обреченно прошептала она.

– Вы прекрасно знаете. И знаем мы, - тут я позволил себя соврать, ибо путь от предположения до знания достаточно велик.
– Расскажите. Это очень важно.

– Кто вы такие? Вы не из архива.

– Мы ваши друзья. Мы те, кто призваны защищать. И те, кто верит в чудеса. Расскажите о Тиме, - попросил я.

– Сорок лет прошло.

– Нет. Нас интересует то, что было недавно.

Он вытерла ладонью щеку, смахнув ненароком стакан с компотом. Струйки жидкости потекли со стола, капая на платье, впитываясь в землю, но Инга Николаевна не обращала на это внимания.

– Он… Он жив?
– полушепотом произнесла она.

– Возможно, - кивнул я.
– Точнее, жив, но сильно изменился. Вы можете его даже не узнать.