Эмма
Шрифт:
— Кто же тогда приезжал сюда и кто эта девочка?
— Вот этого я как раз и не знаю и потому говорю, что вернулся ни с чем.
— Но кто же мне уплатит?
— Этого я тоже не могу вам сказать.
— Мне причитается за четверть: плата за полный пансион и обучение, а кроме того, за стол — она же столовалась с нами, а не с ученицами, — не унималась мисс Уилкокс. — Какая низость! Мне не по средствам подобные убытки!
— Живи мы в добрые старые времена, которых всем нам очень не хватает, — поддержал ее мистер Эллин, — вы бы просто могли выслать мисс Матильду на виргинские плантации, продать ее за
— Матильда! Да еще Фицгиббон! Маленькая самозванка! Хотела бы я знать, как ее зовут по-настоящему?
— Бетти Ходж? Полли Смит? Ханна Джонс? — стал перебирать мистер Эллин.
— Нет, все-таки вы должны отдать должное моему чутью! — вскликнула мисс Уилкокс. — Поразительно, но как я ни старалась, буквально из кожи вон лезла, а все равно не смогла ее полюбить. В этих стенах ей разрешалось все, я жертвовала собой во имя принципа, старалась уделить ей максимум внимания, но вы не поверите, до чего она была мне неприятна с первой же минуты.
— Почему же не поверю? Я видел это собственными глазами.
— Что ж… это лишь доказывает, что моя интуиция редко меня подводит. Ну все, ее карта бита, час настал. Я до сих пор ни слова ей не говорила, но теперь…
— Вызовите ее сейчас, при мне, — предложил мистер Эллин. — Знает ли она обо всей этой истории? Участвует ли в сговоре? Сообщница она или орудие в чьих-то руках? Вызовите ее сейчас, пока я не ушел.
Мисс Уилкокс позвонила в колокольчик и послала за Матильдой, которая вскоре предстала перед ней с тщательно завитыми локонами, в платье, украшенном фестонами и оборками и перехваченном широким кушаком, — на все эти роскошества псевдонаследница — увы! — уже лишилась права.
— Стань там! — сурово одернула девочку мисс Уилкокс, увидев, что та направляется к камину. — Стань по ту сторону стола. Я буду спрашивать, а ты отвечай. И помни, мы хотим услышать правду. Мы не потерпим лжи.
С тех пор, как мисс Фицгиббон нашли в беспамятстве на лестнице, лицо ее было бледно, как полотно, под глазами лежали темные круги. При первых же словах, обращенных к ней враждебным тоном, она задрожала и побелела, превратившись в живое воплощение вины:
— Кто ты такая? — допрашивала мисс Уилкокс. — Что ты об этом знаешь?
Невнятный возглас вырвался у девочки — какой-то звук, в котором слышен был и страх, и нервный трепет, какой испытывает человек, когда то страшное, чего он так давно боялся, наконец настигает его.
— Держи себя в руках и, будь любезна, отвечай, — не отступалась мисс Уилкокс, которую нельзя было упрекнуть в недостатке сострадания — оно вообще не было ей свойственно. — Как твое имя? Мы знаем, что у тебя нет права называться Матильдой Фицгиббон.
Девочка молчала.
— Я требую ответа. И рано или поздно, ты сознаешься. Лучше сделай это сразу.
Допрос явно сильнейшим образом подействовал на виновную. Застыв, словно в параличе, она силилась заговорить, но, видимо, язык отказывался ей повиноваться. Мисс Уилкокс не пришла в неистовство, но ощетинилась и стала очень жесткой и настойчивой. Она заговорила громче. Ее срывающийся голос, в котором появился какойто сухой треск, казалось, резал слух и бил по нервам девочки. Были задеты интересы мисс Уилкокс, пострадал ее кошелек, мисс Уилкокс отстаивала свои права и никого
Наконец обвиняемая заговорила. Тихий шепот слетел с ее уст: «О, моя голова!» Со стоном и плачем, она сжала голову руками, пошатнулась, но успела схватиться за дверь и удержалась на ногах. Иные гонители встревожились бы за преступницу и даже отказались бы, наверное, от допроса, но не такова была мисс Уилкокс. И вовсе не из-за жестокости и кровожадности, а из-за грубости, вызванной бесчувствием. Задыхаясь от гнева, она продолжала допрос.
Мистер Эллин сошел с коврика и стал неторопливо похаживать по комнате, словно устал стоять на месте и захотел немного поразмяться. Когда он повернул назад и подошел к дверям, за которые держалась допрашиваемая, до его слуха донесся легкий вздох, принявший очертания его имени:
— О, мистер Эллин!
Выговорив это, девочка лишилась чувств. Каким-то сдавленным, чужим голосом мистер Эллин попросил мисс Уилкокс ничего более не говорить. Он поднял с пола упавшую, которая была еще слаба, но уже пришла в сознание. Она немного постояла, прислонившись к мистеру Эллину, и вскоре задышала ровно и подняла на него глаза.
— Ну что ты, детка, ничего не бойся, — ободрил он ее. Она прижалась к нему лбом и быстро успокоилась. Он ничего для этого не делал — просто она поняла, что он не даст ее в обиду. Стих даже бивший ее озноб. Совершенно спокойно, но весьма решительно мистер Эллин попросил, чтобы девочку уложили в постель. Он сам отнес ее наверх и подождал, пока ее укладывали. Затем вернулся к мисс Уилкокс и сказал:
— Ничего больше не говорите ей. Будьте осторожны, иначе вы причините большой вред. Такой большой, какого и понять не можете, какого и не желаете причинить. Это существо совсем иной породы, чем вы, — вам невозможно было полюбить ее. Оставьте все как есть. Поговорим об этом завтра. Предоставьте мне самому расспросить ее.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мисс Уилкокс скрепя сердце подчинилась просьбе мистера Эллина. Оставив ее мрачно размышлять в одиночестве о двоедушии рода человеческого, сам он поспешил ко мне в «Серебряный лог» — просить об одном богоугодном деле. Просьба эта, весьма неожиданного и безотлагательного свойства, потребовала моего столь же поспешного согласия.
Предстоящее сильно меня беспокоило, но, по счастью, в тот день мне уже некогда было предаваться раздумьям, ибо все мое время, до самого вечера, было отдано неким приготовлениям. Покончив с ними, я погрузилась в тревожное ожидание грядущего.
Наутро, тотчас после завтрака, мистер Эллин вновь прогулялся по морозному декабрьскому воздуху в «Фуксию», где, коротко переговорив с мисс Уилкокс, расположился в гостиной, ожидая, пока к нему выведут девочку.
Она вышла в самом простеньком своем платьице, с красными от слез глазами, нервно теребя пальцами оборку. Оградив ее от дальнейших расспросов мисс Уилкокс, он не мог уберечь маленькую злоумышленницу от молчания этой дамы, которое, со всей очевидностью, было ничуть не лучше предшествовавшего расследования. Он тотчас догадался, что следует спросить: