Эмма
Шрифт:
– А как же его сын? – осведомился Джон Найтли. – Приезжал он сюда по такому случаю или нет?
– Пока не приезжал, – ответила Эмма. – Мы все без оснований надеялись на его приезд вскоре после бракосочетания, однако нас постигло разочарование. И я не слышала, чтобы о нем упоминали в последнее время.
– Не забудь, милочка, рассказать им о письме, – напомнил ее отец. – Он написал бедной миссис Уэстон поздравительное письмо – такое учтивое, такое любезное! Она показывала его мне. По-моему, это характеризует его с самой лучшей стороны. Трудно сказать, самому ли ему пришла в голову такая мысль, знаете ли. Он так молод… Возможно, его надоумил
– Милый папочка, да ведь ему двадцать три года! Вы забываете, как быстро летит время.
– Двадцать три года! Неужели? Ни за что бы не подумал… ведь ему было всего два годика от роду, когда он лишился своей бедной матушки! Да, время действительно летит! А у меня плохо с памятью. Как бы там ни было, письмо было просто превосходное, чудесное и доставило мистеру и миссис Уэстон много радости. Писано, насколько я помню, из Уэймута и датировано двадцать восьмым сентября. Оно начиналось обращением: «Любезная сударыня!» – дальше я забыл, а подписано было: «Ф.Ч. Уэстон Черчилль» – это я помню точно.
– Как это мило и благородно с его стороны! – пылко воскликнула миссис Джон Найтли. – Я совершенно не сомневаюсь в том, что он очень славный молодой человек. Но как печально, что он живет не дома с отцом! Какой ужас, когда ребенка увозят от его родителей из отчего дома! Я никогда не пойму, как мистер Уэстон согласился с ним разлучиться. Отдать собственное дитя! Правда, я никак не могу хорошо отнестись и к человеку, способному предложить родителю нечто подобное.
– Подозреваю, к Черчиллям никто никогда хорошо и не относился, – холодно заметил Джон Найтли. – Но не воображайте, пожалуйста, будто мистер Уэстон, расставаясь с сыном, чувствовал то же самое, что испытывали бы вы, отдавая в чужие руки Генри или Джона. Мистера Уэстона нельзя назвать человеком, принимающим все близко к сердцу. Он человек легкого и веселого нрава, он принимает жизнь такой, какая она есть, и, так или иначе, видит светлую сторону любого события в зависимости, как я подозреваю, от того, насколько так называемое «общество» способно его развлечь. Ему интереснее участвовать в званых обедах и ужинах, играть с соседями в вист пять дней в неделю, нежели скучать со своими близкими или предаваться домашним утехам.
Эмме не понравился такой отзыв о мистере Уэстоне, бросающий на него тень, и она хотела было возразить, но затем пожала плечами и пропустила колкость в адрес своего друга. Необходимо сохранять мир, пока возможно; привычка зятя превыше всего ценить домашний очаг стоит всяческих похвал, за одно это Джон Найтли заслуживает снисхождения. Нелюбовь же его к гостям и визитам выливается в стремление порицать общепринятую тягу людей к общению и чрезмерную важность, придаваемую отношениям вне семейного круга.
Глава 12
К обеду пригласили мистера Найтли – к тайному неудовольствию мистера Вудхауса, которому не хотелось ни с кем делить радость общения с Изабеллой в первый же день ее приезда. Однако дело решило свойственное Эмме чувство справедливости. Помимо рассуждений о том, что оба брата также имеют право рассчитывать на встречу, ее побудило послать приглашение мистеру Найтли воспоминание об их недавней размолвке.
Она надеялась, что теперь они смогут помириться. В самом деле пора положить конец ссоре. Впрочем, они ведь и не ссорились! Она, как ей казалось, обыкновенно бывала права, он же ни за что не соглашался признать свою неправоту. Ни один из них не хотел уступить другому, однако настало время притвориться, будто они никогда и не ссорились; она надеялась, что возобновлению былой дружбы поспособствует то, что, войдя в комнату, он увидит ее с племянницей – самой младшей, прехорошенькой малышкой восьми месяцев от роду. Это был ее первый визит в Хартфилд, и малышка радостно смеялась, когда тетка кружила ее по комнате. Уловка действительно помогла, и, хотя вошел мистер Найтли с видом весьма суровым и первые его вопросы грешили краткостью и отрывистостью, скоро он забылся и заговорил со всеми в своей обычной манере и с обычной для их прежней прекрасной дружбы бесцеремонностью взял девчушку из ее рук. Эмма поняла, что они снова друзья; она почувствовала огромное облегчение, а затем, в приливе веселья, видя, как он восхищается малышкой, заметила:
– До чего отрадно, что мы одинаково относимся к нашим общим племянникам и племянницам! Что касается взрослых мужчин и женщин, тут наши мнения иногда очень расходятся, но что касается этих детей, полагаю, мы никогда не повздорим.
– Если бы в оценке взрослых людей вы так же руководствовались зовом природы, как в общении с племянниками, и меньше находились бы под властью настроения и минутных прихотей в своих симпатиях и антипатиях, то мы с вами всегда придерживались бы сходного мнения.
– Значит, по-вашему, все наши разногласия происходят от того, что я не права?
– Да, – с улыбкой отвечал он, – и повод у меня весьма веский. Когда вы родились, мне было уже шестнадцать лет.
– Существенная разница в возрасте, – парировала она. – Несомненно, в ранний период моей жизни вы значительно превосходили меня во всем; но разве по прошествии двадцати одного года не стала я несколько ближе к вам по способности мыслить и выражать свои суждения?
– Да… существенно ближе!
– Но все же недостаточно близко для того, чтобы допустить возможность, что я бываю права, даже если мы расходимся в суждениях?
– Не забывайте, я все так же старше вас на шестнадцать лет – у меня больше жизненного опыта! А кроме того, я не являюсь хорошенькой молодой женщиной и испорченным ребенком. Полно, дорогая Эмма, давайте помиримся и больше не будем об этом говорить. Передай своей тетушке, маленькая Эмма, что ей следует подавать тебе лучший пример вместо того, чтобы вспоминать былые огорчения и обиды. Если даже она и не была не права прежде, то она не права сейчас.
– Вот уж верно, – воскликнула она, – совершенно верно! Малышка Эмма, становись лучше тетки! Будь бесконечно умнее и вполовину не так самонадеянна! Потерпите, мистер Найтли, мне осталось сказать всего несколько слов. Если принимать во внимание добрые намерения, то мы с вами оба – понимаете, оба – были правы! Кроме того, позвольте вам заметить, что до сих пор ни одно мое наблюдение или замечание не оказывалось ложным. Мне лишь хочется узнать, не слишком ли огорчен, не слишком ли опечален мистер Мартин?
– Хуже не бывает, – последовал его краткий и вполне недвусмысленный ответ.
– Ах! Я действительно очень сожалею… Ну же, пожмите мне руку!
Они пожали друг другу руки с большой сердечностью, после чего вошел Джон Найтли. Братья поздоровались сдержанно, как истинные англичане:
– Здравствуй, Джордж!
– Как поживаешь, Джон?
Однако их внешнее хладнокровие, почти граничащее с безразличием, скрывало истинную привязанность, ибо ради блага другого оба готовы были на все.