Энциклопедический словарь истории советской повседневной жизни
Шрифт:
ГОВОРЯЩЕЕ ПИСЬМО – грамзапись речи на небольшой тонкой грампластинке, оригинальная форма бытового обслуживания населения в больших городах, довольно популярная в 1940–60-х гг., для чего открывались небольшие студии. Такое письмо можно было переслать по почте в конверте родственникам или знакомым.
ГОГОЧКА – среди городских детей в 20–40-х гг. прозвище мальчика из интеллигентной зажиточной семьи, «маменькиного сынка», хорошо одетого, упитанного, воспитанного. Проявление классовой неприязни, внедренной советской пропагандой.
ГОДКОВЩИНА – то же, что и дедовщина, но на флоте. От слова «годок» – одногодок по призыву на службу.
ГОЛИК – веник из тонких березовых прутьев без листьев. До появления в 50-х гг. веников из стеблей сорго, привозившихся торговцами с юга страны, голики широко употреблялись в домашнем быту для подметания помещений, а на улице – насаженные на длинные палки, в качестве метел.
ГОЛЛАНДКА – 1) матросская рубаха из толстого полотна, синяя или белая, прямого покроя, с треугольным вырезом на груди, широким прямоугольным отложным воротником и манжетами. Под нее надевалась тельняшка; 2) отопительная высокая печь, узкая, прямоугольная или круглая в сечении, в последнем случае в железном кожухе, ставившаяся в углу помещения.
ГОЛОВИЗНА –
ГОЛОД – явление, характерное для СССР 1920–40-х гг. с их насильственным изъятием продовольствия у крестьян, коллективизацией и неурожаями, усугубленными нежеланием колхозников трудиться на государство, а также германской оккупацией. Первый масштабный голод охватил страну в период Гражданской войны, вообще характеризовавшейся крайним недостатком продовольствия. Однако во время войны он имел место преимущ. в городах: в деревне, несмотря на повальное изъятие хлеба при проведении продразверстки вооруженными отрядами, припрятанное продовольствие все же оставалось. Из городов, по-видимому, в наибольшей степени пострадал Петроград, а из его населения – «бывшие», в т.ч. научная и творческая интеллигенция; об этом свидетельствует ряд дневников уцелевших современников, а также биографические данные. У очень многих крупных ученых, инженеров и пр. год смерти – 1918-й или 1919-й, что можно объяснить или «красным террором», или голодом и недоеданием: паек был «классовый». Так, с мая 1918 г. по февраль 1919 г. от голода и холода умерло 7 действительных членов Российской академии наук из чуть более 40. От голода умерли видные ученые: историк А. Лаппо-Данилевский, востоковед Б. Тураев, языковед А. Шахматов, математик А. Ляпунов, создатель гидро– и аэродинамики В. Жуковский и др. В Московском университете за 1919/20 учебный год умерли 12 профессоров. Этот голод достиг своего пика в 1921–22 гг. в связи с сильнейшей засухой и охватил Поволжье до Казани и Чебоксар, среднее течение Дона, восточную часть Украины, бассейн р. Урал, ряд районов Башкирии, Казахстана и Западной Сибири (в советской литературе, чтобы преуменьшить масштабы трагедии, писали только о Поволжье). Его удару подверглась и деревня. Дело доходило до людоедства, причем были случаи торговли человечиной на базарах. Количество жертв неизвестно, поскольку статистики не существовало, а если бы она и была, такие цифры правительством не разглашались, но есть сведения, что их было свыше 5 млн: общая убыль населения за 1918–22 гг. составила 29,5 млн (19,9%) с учетом естественной смертности, потерь от боевых действий, погромов и расстрелов по всей стране, а также эмиграции.
Летом 1928 г. главные житницы СССР – Украину и Северный Кавказ – постиг большой недород: особенно пострадала Украина, где весной 1929 г. было сдано государству всего 27 млн пудов хлеба против 200 млн в предыдущем году. Глава правительства А. Рыков поставил на Политбюро ЦК ВКП(б) вопрос о закупке за границей до 100 млн пудов хлеба для голодающих, но не получил согласия; тогда он снизил предлагаемый размер закупки до 50 млн пудов, и вновь получил отказ: валюта требовалась на индустриализацию; наконец, Рыков договорился с США, Францией и Чехословакией о закупке хлеба в кредит на льготных условиях, но И. Сталин заявил о необходимости «стойкости и выдержки» и потребовал показать капиталистическому миру, что «мы обойдемся и без ввоза хлеба». Голод 1928–29 гг. до сих пор является «белым пятном» в исторической науке и публицистике, и масштабы его неизвестны.
Следующий крупный голод охватил Украину, степное Поволжье, Дон, Кубань, Северный Кавказ и Северный Казахстан в 1932–33 гг. На сей раз засухи и неурожая не было, хотя небольшой недород имел место: хлеба было собрано меньше, чем в предыдущем году. Это было связано, во-первых, с эксцессами во время массовой коллективизации деревни и раскулачивания, когда резко сократилось количество крестьянства (в 1930–31 гг. в отдаленные районы страны выслано более 1,8 млн наиболее интенсивно работавших крестьян, многие арестованы и расстреляны или помещены в лагеря, более 1 млн, не дожидаясь репрессий, бежали в города и на стройки, еще около 2 млн выселены по т.наз. третьей категории, в пределах своей области и, потеряв имущество и землю, уходили в города), забито несколько млн голов скота крестьянами, не желавшими отдавать свое имущество в колхозы, и сократилась интенсивность работ, что было вызвано равнодушием к их результатам. Между тем объемы хлебозаготовок и продажи хлеба за границу были значительно увеличены. Хлебозаготовки 1932 г. оказались на грани срыва, на места были разосланы из центра уполномоченные с заданием «выкачать» из деревни весь хлеб для выполнения контрольных цифр. Наиболее сильный удар обрушился на Северный Кавказ (Дон и Кубань) и на Украину – главные тогда житницы страны и одновременно районы наиболее сильного сопротивления коллективизации. В 1931 г. на Украине было изъято 42%, на Северном Кавказе 47% зерна; на 1932 г. было запланировано увеличить поставки с Украины еще на 32%, причем планы заготовок составлялись весной, еще до посева яровых. Уполномоченный ЦК ВКП(б) Л. Каганович выдвинул идею «черных досок», на которые заносились села и целые районы, не выполнявшие план хлебозаготовок: на Украине это были 88 районов из 358. Селянам запрещался выезд за пределы села, запрещался подвоз товаров в государственные и кооперативные магазины и из них изымались все товары, запрещалась торговля сельхозпродуктами колхозам, их членам и единоличникам, прекращались выплаты и налагался запрет на все кредиты и финансовые средства. По дворам пошли специальные отряды с повальными обысками, выбиравшие все зерно, включая семенное, причем транспорт и зернохранилища на местах не могли справиться с наплывом хлеба, и множество его погнило в буртах под строгой вооруженной охраной. Хотя требовался только хлеб, на Украине комиссии выбирали все продукты: картофель, сало, свеклу, лук, вплоть до сухофруктов и тыквенных семечек, и даже вытряхивая кашу из горшков: конфискации были карой за «куркульский саботаж» хлебозаготовок. Весной 1933 г. глава ЦК Украины С. Косиор (из «ленинской гвардии», позже «необоснованно репрессированный»; вторым секретарем был назначен личный представитель Сталина по хлебозаготовкам П. Постышев, из той же «ленинской гвардии», и также «необоснованно репрессированный») в докладной записке Сталину о подготовке к посевной обмолвился об истинных причинах голода. «То, что голодовка не научила еще слишком богатых колхозников уму-разуму, показывает недостаточная подготовка к севу…»: организованный голод был средством принуждения к работе в колхозах. Осенью 1932 г. начался подлинный массовый голод: люди ловили сусликов и мышей, по лесам были собраны все дубовые желуди, ободрана кора с деревьев, отмечались случаи людоедства и трупоедства. Крестьянство хлынуло в города в надежде найти хлеб. Однако в январе 1933 г. Сталин заявил, что «…Центральный Комитет и Правительство имеют доказательства того, что массовый исход крестьян организован врагами Советской власти, контрреволюционерами и польскими агентами…». Для недопущения голодающих вокруг городов и железнодорожных станций выставлялись вооруженные кордоны. Пробравшихся в города и на станции опухших умирающих людей, в т.ч. детей, а также трупы вывозили за город и просто сбрасывали в овраги или рвы, слегка присыпая трупы землей. В течение зимы в охваченных голодом районах поголовно вымирали целые села и станицы, и весной в них были направлены войска для захоронения трупов, а опустевшие селения заселялись потом демобилизованными красноармейцами и переселенцами из малоземельного Полесья. По минимальным данным, в 1932–33 гг. вымерло от голода от 4 до 5 млн человек, хотя вызывают доверие и цифры в 7–8 млн. Вместе с тем в 1933 г. вывезено за границу 47 тыс. т мясомолочных продуктов, 54 тыс. т рыбы и 16,8 млн центнеров зерна: по 2–3 центнера на каждого из умерших с голоду. Крайне тяжелым было положение с продовольствием и в городах. Недоедание к тому же способствовало развитию эпидемий. Так, в Ленинграде в нояб. 1932 г. зафиксировано до 160 случаев заболевания сыпняком в день, а всего в СССР в 1932–33 гг. – более 1,5 млн случаев заболевания сыпным тифом и 0,7 млн – брюшным. Общая убыль населения по стране составила на 1929–33 гг. 18,4 млн чел. – 11,9%, что уже нельзя списать на войну, как в 1922 г.
Народная реакция на организованный голод вылилась в нападения на хлебные склады и настоящие вооруженные восстания, которых на этот период насчитывают более 1 тыс. Наиболее интенсивны были крестьянские выступления на Украине, жестоко подавленные прославленной Первой Конной армией с помощью броневиков и пулеметов на автомобилях. Тяжелым было продовольственное положение и в городах, где была введена карточная система (крестьянам карточки не полагались). Здесь также начались разгромы хлебных складов и демонстрации протеста. В апреле 1932 г. массовые волнения охватили г. Борисов, причем представители местной власти и милиционеры оказали демонстрантам определенную поддержку. Очень серьезные события произошли в Ивановском текстильном районе, где, напр., в г. Вичуге в 1932 г. несколько месяцев не выдавали муку, а дети, до того получавшие по карточкам 100 гр хлеба в день, были переведены на 60-граммовый паек. Здесь происходили забастовки и массовые демонстрации протеста, завершившиеся арестами. Печальные перспективы привели к появлению горькой шутки: «Ну, как живете?» – «Слава Богу, в нынешнем году живем лучше, чем в будущем».
В этих условиях властям пришлось пойти на уступки: снизить контрольные цифры хлебозаготовок и мясозаготовок и вывоза хлеба за границу, повысить нормы выдачи продовольствия по карточкам (они были отменены только в 1935 г.), разрешить свободную торговлю хлебом и мясом (после выполнения плана по хлебозаготовкам и в случае регулярных поставок мяса в централизованные фонды), отменить некоторые налоги на торгующих на рынке крестьян и ликвидировать потолок рыночных цен, разрешить расширение приусадебных хозяйств.
После очень хорошего урожая 1937 г. произошел спад в 1938–39 гг., вновь вызвавший перебои с продовольствием. Правда, несмотря на многочисленные ходатайства с мест, на введение карточек правительство не пошло, ограничившись установлением норм продажи продуктов в одни руки. Голода как такового все же не было, хотя смерть от недоедания не была редкостью.
Голодовки во время Великой Отечественной войны, естественно, были обычным явлением, тем более что под оккупацией оказалась наиболее хлебопроизводительная часть страны; вследствие массовой эвакуации в восточные районы, преимущ. в города, здесь резко увеличилось население, сельское хозяйство из-за мобилизации основной рабочей силы – молодых мужчин, техники и тяглового скота – пришло в крайний упадок, а требовалось кормить многомиллионную и ничего не производящую армию. Особенно острым был голод в тылу в 1943 г.
Голод в находившемся в блокаде Ленинграде, широко известен: по официальным, считающимся преуменьшенными, данным, от голода и холода здесь погибло около 1 млн человек (по слухам – 3,5 млн), в основном непроизводительного населения (дети, старики, домохозяйки, гуманитарная интеллигенция); так, согласно исследованиям, ученых умерло 50%. Первыми умирали мужчины – цветущие жизнерадостные здоровяки, за ними – худые и жилистые, а последними – женщины, лучше выдерживавшие голод.
В зоне германской оккупации население, зарегистрировавшееся на биржах труда, должно было получать карточки, дававшие право на приобретение продовольствия. Работающие получали продукты дополнительно. Но безработица охватывала большую часть городского населения; так, в нач. 1942 г. в Киеве из 330 тыс. жителей работало только 40 тыс., а всего на Украине работало около 500 тыс., т.е. 2% населения. В первые месяцы оккупации в Киев не поступало ни грамма продовольствия. В дальнейшем осенью 1941 г. на одного едока пришлось 1,6 кг хлеба в мес., т.е. по 53 г в день, зимой 1942 г. – по 73 г, весной – 93 г, и только в августе на едока пришлось по 200 г. Работающие дополнительно должны были получать 2 кг хлеба в мес. Оккупантами был установлен уровень продовольствия жителей в 850 калорий, но фактически он составлял 500 калорий. В Донбассе на работающего по карточкам приходилось 260 г хлеба в день, на иждивенца – 170 г, масла соответственно 7 и 4 г, мяса – 10 и 6 г, овощей – 350 и 310 г, круп – 21 и 14 г. Средняя зарплата составляла 500–600 руб. в мес., тогда как на рынке в 1942 г. 1 кг сала стоил 6000 руб., масла – 5000 руб., стакан соли – 250 руб. Все это приводило к сильнейшему недоеданию и дистрофии, бывшей причиной смерти. По признания оккупационной администрации, особенно остро проблема питания стояла в Киеве, Харькове, Днепропетровске, Запорожье, Полтаве (здесь были попытки употребления в пищу авиационного масла, вызвавшие множество смертей). Особенно жестоким был голод в Харькове, где с осени 1941 по лето 1942 г. умерло 15,6 тыс. чел., из них от голода – 9,3 тыс. Средний коэффициент смертности составил 31,5, иногда умирало в день до 500 чел., а весной 1942 умирало более 2000 чел. Были зарегистрированы факты людоедства. Продовольственная ситуация характеризовалась населением как «голодное зверство». Украина здесь взята, поскольку она была основным источником вывоза оккупантами продовольствия в Германию. Но и в чисто русских областях, а также в Белоруссии положение было немногим лучше. Только в Транснистрии, т.е. зоне оккупации Румынии (Молдавия, Одесщина) положение было лучше, а по некоторым воспоминаниям, население здесь питалось лучше, чем перед войной.