Энциклопедия русской души
Шрифт:
– Я так и думала. Значит, ты тоже?
– Это был единственный шанс выйти на Серого.
– Дурак!
– сказала она.
– Я узнала, где живет Саша. Поехали?
ништяк
Мне всегда хотелось понять назначение места, где закон не для всех, а у каждого свой, по индивидуальному положению, зато беззаконие общедоступно. Наконец, благодаря проводнику, случилось невозможное. Презрение переплавилось в понимание. Те самые качества, которые вызывали презрение, теперь умиляли меня. Через презрение я пришел к примирению с действительностью. Не как Белинский, заразившись Гегелем, а через понимание назначения России. Это уже хорошо.
ваше боголюбие
Беседуя о Святом Духе, мы удалились с Серым в окоп.
– Что же ты не посмотришь мне в глаза?
– спросил Серый.
Я глянул. Алмазы. Золото. Красота. В середине солнца лицо Серого. Ветер. Снег. Тепло, как в бане. Нестерпимо. Не могу смотреть.
русская свинья
С Сесиль мы подъехали к старому серому дому. Половину уже переделали новые русские. Половина была коммуналкой.
– Это тебе пригодится, - Сесиль протянула мне крупнокалиберный револьвер.
– Я не большой любитель стрелять, - недовольно сказал я, пряча его за пояс.
На сетке лифтовой шахты висела шуба жирной грязи. Мы позвонили в Сашину квартиру. Раздался слабовольный звонок Никто не отозвался. Наконец открыла беззубая старуха.
– Саша дома?
– спросил я.
– Какая Саша?
– подозрительно спросила она.
– Здесь живет мой друг Саша, - сказал я как можно более беззаботно.
– А вы кем будете?
– Я же сказал: другом.
– Нет у него таких друзей.
Я ударил ее рукояткой ствола по темени. Она свалилась. Внезапно появилась другая старуха, тоже беззубая. Сесиль по-французски ударила ее каблуком в низ живота. Та рухнула на пол.
– Encore une старуха-процентщина, - сказала Сесиль.
– Идем.
Огромная квартира. Черный телефон. Мой телефонный номер, косо записаный на депрессивной стене. В глубине квартиры огромная дверь. Васильковая, много раз перекрашенная. Мы толкнулись туда. В пустой комнате, на старом дубовом паркете сидел Саша. Ел курицу. Саша, конечно, был Саша, но он был и не Саша.
– Значит, ты - Серый?
– сказал я.
– За знание надо платить, - мотнул головой Серый.
– Он пустил нас по ложному следу, - злобно сказала Сесиль, схватив меня за руку.
– Подожди, - сказал я.
– Скажи формулу, Серый!
– Русскую формулу- ?
– Серый захохотал. Бросил курицу на пол.
– А ты что, все еще не догадываешься? Мы уперлись друг другу в глаза
– Он и есть русская формула- !
– выпалила Сесиль, от волнения заговорив с гротескным французским акцентом.
– Серый, - отгоняя бред, сказал я.
– Почему ты такая свинья?
Саша снова захохотал:
– А ты знаешь, Сесиль, кто попросил меня убить твоего американского мудака?
– Пока!
– сказал я.
Я открыл беспорядочную стрельбу. Серый менялся на глазах. Он был трактористом и выезжал в поле пахать. Он был Чапаевым, кит-рыбой, Чкаловым-Чайковским в бархатной курточке и просто русской литературой, которая, обрушившись с неба белым, искрометным водопадом, вышла из берегов и тут же горячо, по-собачьи, облизала униженных и оскорбленных. Серый шел по женским делам: он был стопудовой бабой, он был Терешковой, которая билась о спутник с криками: Чайка! Чайка! Чайка!
– после чего крупным планом чайки хором спросили Катюшу Мишутину:
– Ты сдала кал на загранпаспорт?
Серый был тонким деятелем и, конечно, МЦАП-ценностями, православным батюшкой, кушающим икорку, модной певицей, в рваных трусах запевшей под светомузыку:
Самое грязное в мире, Черное море мое.
Я на секунду впал в экологический столбняк Серый с размаху был сразу всеми. Я снова выстрелил. Сесиль задергалась на полу. Я промахнулся. Я убил мою лучшую французскую подругу. Я растерялся. Кинулся к ней. О, моя боевая подруга! Ты помнишь, как в Париже мы с тобой рано утром волокли мой чемодан через сквер к метро, когда не было денег на такси? Ты помнишь, как в том сквере волновались на ветру платаны и цвели темно-красные розы? А твоя вечно розовая мыльница, которая, как у всех француженок, пахнет самшитом? Я гордился тесным знакомством. Неужели она тоже умрет, вместе с тобой? Прижал к сердцу:
– Сесиль!
Из ее влагалища осмотрительно высунулась мышь с окровавленной шкурой.
– О'ревуар, - пробормотала Сесиль со слабой улыбкой, - на том свете, которого нет.
Серый захохотал.
Я выстрелил с колена, держа ствол двумя руками. Серый превратился в рекламный щит вдоль дороги. На щите улыбалась невеста с зубами и было написано:
Я ТЕБЕ ЛЮБЛЮ!
Я измолотил пулями щит.
Серый стал мною. Я никогда не видел самого себя в трех измерениях и испугался. Я был поразительно не похож на себя. На то представление, которое у меня было о себе. Я не знал, куда целить. Это было похоже на самоубийство. Это было нехорошо. Я выстрелил подряд три раза.
Серый умер каким-то странным стариком.
серый-серый
Ни зги.
смерть
Достигнув высоких ступеней духовности, Серый с радостью ожидал день смерти. Бывало, нетерпеливо тер холодные руки и подначивал:
– Чего тянешь, косая?
Просветленно, приняв пивка, Серый сидел у загодя приготовленного дубового гроба, сделанного собственноручно: он был искусен в столярном деле. Давно было им отмечено тяжелым камнем место, избранное для могилы, у алтарной стены.
– Покинув тело, душа просияет, как солнце, - с восторгом говорил Серый.
– Она будет с удивлением смотреть на свою смрадную темницу.
Серый называл смерть возвращением от многоплачевного, болезненного странничества в небесное, немерцающее отечество.
– Там увидимся, - сказал мне Серый и поднял руки к небу: - Там лучше, лучше, лучше!
– Значит, русскому смерть не страшна?
– Смерть грешника люта, - заметил он.
Серый уже не оглядывался на землю. Родственные связи для него не существовали. Он был в том состоянии небожителей, когда все земное одинаково дорого, без пристрастий, лишь постольку, поскольку нуждается в его помощи, но не привязывает к себе. Один заехавший к Серому офицер спросил, не прикажет ли он передать какое-нибудь поручение своим сибирским родным. В ответ Серый повел офицера к иконам и, с улыбкой любви глядя на них, сказал, указывая рукой: