Эндер в изгнании
Шрифт:
– Я говорю не о круизе, – сказала Валентина. – Я покидаю Землю. Присоединяюсь к Эндеру в его изгнании.
На какой-то миг Питер ей даже поверил. Валентине доставило удовольствие это искреннее выражение тревоги на его лице. Но потом он расслабился.
– Мама с папой тебе не позволят, – сказал он.
– Пятнадцатилетние девочки не обязаны заручаться согласием родителей, чтобы записаться в колонисты. Идеальный возраст для деторождения и достаточно глупости, чтобы стать добровольцами.
– Да при чем здесь вообще колонии? Эндер же не собирается становиться колонистом.
– А что еще
– Откуда у тебя эти никакищенские идеи? – спросил Питер. Если сленг Боевой школы ей непонятен – тем хуже для нее. – Колонии, добровольное изгнание – это же чистое безумие! Будущее – оно здесь, на Земле, а не на задворках Галактики.
– Все планеты жукеров в том же рукаве Галактики, что и Земля, – и по галактическим меркам это совсем недалеко, – чинно пояснила Валентина, чтобы его подзадорить. – И, Питер, из того, что твое будущее неразрывно связано с попытками стать правителем мира, вовсе не следует, что я хочу всю жизнь быть твоим вассалом. Ты забрал мою юность, выжал меня досуха, но остаток своих лет я проведу без тебя, любимый.
– Когда ты говоришь так, словно мы женаты, меня блевать тянет.
– Я говорю, как принято в старых фильмах.
– Фильмов не смотрю, поэтому не понял, – ответил Питер.
– На свете очень много такого, чего бы ты «не понял», – сказала Валентина.
Какое-то мгновение она боролась с искушением рассказать о том, как Эндер прилетал на Землю, когда Графф заручился поддержкой Валентины, чтобы вернуть совершенно выжатого Эндера в дело. И заодно упомянуть, что полковнику известно о ее с Питером деятельности в Сети. Вот уж что наверняка стерло бы ухмылку с его лица.
Но чего она этим добьется? Для всех будет лучше, если Питер останется в блаженном неведении.
Во время разговора Питер водил пальцами по планшету, что-то набирая. Сейчас он увидел в своем голопроекторе нечто такое, что привело его в бешенство, – таким Валентина видела его нечасто.
– Что такое? – спросила она, думая, что по мировым новостям прошло что-то ужасное.
– Ты закрыла мне лазейки!
Валентина не сразу поняла, о чем он. А затем до нее дошло: очевидно, Питер считал, будто она не заметит наличие секретного доступа к ключевым учетным записям и паролям Демосфена. Ну что за идиот! Когда-то он устроил целое представление, создавая для нее все это, – и она приняла как должное то, что он создал для себя лазейки, желая иметь возможность зайти, куда ему заблагорассудится, и изменить ее записи. С какой стати он решил, что она так это и оставит? Все эти лазейки она вычислила сразу же, в течение первых недель, и с тех пор каждое его изменение в эссе Демосфена она могла исправить раньше, чем они попадали в Сеть. Поэтому, когда она изменила все пароли и коды доступа, разумеется, она ликвидировала и все лазейки. А он как думал?
– Питер, – сказала Валентина, – если бы у тебя оставался ключ, лазейки не были бы закрыты, правильно?
Питер поднялся. Его лицо побагровело, кулаки были сжаты.
– Ты, неблагодарная сучка!
– Что ты мне сделаешь, Питер? Ударишь? Я готова.
Питер снова сел.
– Давай, двигай, – заявил он. – Шуруй в свой космос. Ликвидируй Демосфена. Без тебя обойдусь. Мне вообще никто не нужен.
– Потому-то ты такой неудачник, – сказала Валентина. – Ты никогда не сможешь править миром, пока до тебя не дойдет, что этого не достичь без сотрудничества со стороны каждого. Ты не можешь водить людей за нос, не можешь их заставлять. Они должны сами хотеть идти за тобой. Так же, как солдаты Александра Македонского были готовы следовать за своим царем и сражаться за него. А когда они перестали быть готовы, его власть в тот же миг испарилась. Тебе нужен каждый, но твой нарциссизм не дает тебе это понять.
– Здесь, на Земле, мне нужна готовность к сотрудничеству со стороны ключевых людей, – сказал Питер. – Но ты в их число не войдешь, так? Ну так двигай, пойди и скажи маме с папой, что ты задумала. Разбей их сердца. Тебе ж на все плевать, да? Ты собираешься полететь навстречу своему драгоценному Эндеру.
– Ты все еще ненавидишь его.
– Я никогда его не ненавидел, – возразил Питер. – Но сейчас, сию секунду, я определенно ненавижу тебя. Не сильно, но достаточно, чтобы мне захотелось пописать в твою постель.
Это была их давняя шутка, не для чужих ушей. Валентина не смогла сдержать смех:
– Ох, Питер, ты такой мальчишка!
Родители отнеслись к ее решению на удивление спокойно. Но лететь с нею они отказались.
– Вэл, – сказал отец, – думаю, ты права: Эндер домой не вернется. Когда мы это поняли… Это было больно. И хорошо, что ты хочешь к нему, даже если ни один из вас в итоге ни в какую колонию не отправится. Даже если речь идет всего о нескольких месяцах в космосе. Да пусть даже и лет! Ему будет в радость вновь побыть с тобою.
– Было бы лучше, если бы вы тоже полетели.
Папа покачал головой. Мама закрыла глаза пальцами – ее жест, говорящий: я вот-вот заплачу.
– Мы не можем лететь, – сказал отец. – У нас здесь работа.
– На работе могли бы придержать ваши места на годик-другой.
– Тебе легко говорить. Ты юная. Что для тебя пара лет? А мы… Не то чтобы старые, но старше тебя. Для нас время значит нечто иное. Мы любим Эндера, но не можем тратить месяцы или годы только на то, чтобы с ним повидаться. Нам осталось не так уж много времени.
– Но ведь именно об этом я и говорю, – сказала Валентина. – У вас не так много времени – и еще меньше шансов снова увидеть Эндера.
– Вэл, – произнесла мама дрожащим голосом. – Что бы мы ни делали, потерянные годы нам не вернуть.
Она была права, и Валентина это знала – хотя и не понимала, какое отношение это имеет к делу.
– Значит, вы собираетесь относиться к нему так, словно он умер?
– Вэл, мы знаем, что он не умер, – ответил отец. – Но еще мы знаем, что он не хочет нас видеть. Мы писали ему, с тех пор как война закончилась. Графф – тот самый, которого сейчас судят, – он нам ответил. Эндер не хочет писать нам письма. Наши письма он читает, но передал через Граффа, что ему нечего нам сказать.