Эндер в изгнании
Шрифт:
А у вашей дочери вообще нет акцента, она говорит совершенно свободно.
– Очень умная девочка моя Алессандра, – сказала Дорабелла. – И хорошенькая, да? Как вы думаете? Отличная фигурка для четырнадцатилетней.
– Мам! – одернула ее Алессандра, вжимаясь в кресло. – Я что, подержанная машина? Сэндвич у уличного торговца?
– Уличные торговцы, – со вздохом сказала Дорабелла. – Мне еще их не хватает.
– Уже не хватает, – поправила ее Валентина.
– Я уже их не хватаю, – сказала Дорабелла, гордо исправляя ошибку. –
Алессандра явно не горела желанием говорить, но ее мать настояла на своем.
– Я просто сказала, что в пьесах Шекспира больше персонажей, чем колонистов на планете, названной в его честь.
Эндер рассмеялся:
– Интересная мысль! Хотя вы правы: вряд ли мы смогли бы сыграть все его пьесы так, чтобы хотя бы у некоторых колонистов было больше одной роли. Не то чтобы я претендовал на постановку одной из пьес Шекспира… Хотя, может, стоило бы. Что вы думаете? Захочет ли кто-нибудь поставить пьесу силами колонистов, которые летят с нами?
– Мы даже не знаем, понравится ли им новое имя, – заметила Валентина. И подумала: «А Эндер вообще имеет представление, сколько труда требуется для постановки пьесы?»
– Они знают имя, – уверил Эндер сестру.
– Но нравится ли оно им? – спросила та.
– Это не важно, – отмахнулась Алессандра. – Не хватает женских ruoli, parti – как это называется? – При этих словах она беспомощно повернулась к Валентине.
– Ролей, – сказала Валентина. – Или партий.
– О, – хихикнула Алессандра. Смешок оказался довольно-таки чарующим. Девушка не выглядела глупой. – Те же слова! Ну конечно.
– Она права, – сказала Валентина. – Мужчин и женщин среди колонистов примерно поровну, а в пьесах Шекспира – сколько там женских ролей? Процентов пять?
– О, ну ладно, – ответил Эндер. – Это просто пришло мне в голову.
– Мне бы хотелось поставить пьесу, – сказала Алессандра. – Но, может, можно читать ее совместно?
– В театре, – сказала Дорабелла. – В зале для holografi. Мы все будем читать. Я нет, я слушаю, мой английский не вполне хороший.
– Это идея, – откликнулся Эндер. – Почему бы вам не организовать это дело, синьора Тоскано?
– Пожалуйста, зовите меня от Дорабелла.
– В этой фразе «от» лишнее, – сказала Алессандра. – В итальянском, кстати, тоже.
– В английском полно этих «от», эти «от» везде, кроме тех мест, куда я их ставлю! – со смехом воскликнула Дорабелла, дотрагиваясь до руки Эндера.
По всей видимости, Дорабелла не заметила, как он подавил рефлекторное желание отдернуться: Эндеру не нравилось, когда незнакомые люди к нему прикасались. Никогда не нравилось. Но Валентина заметила. Да, он все-таки прежний Эндер.
– Я ни разу в жизни не видел пьесы вживую, – сказал он. – Я их читал, видел голографические записи и видео, но никогда физически не присутствовал в зале, где люди по-настоящему читают строки вслух. Я бы никогда не смог сделать постановку, но очень хотел бы посмотреть и послушать, как над ней работают.
– Ну, тогда вы должны! – воскликнула Дорабелла. – Вы губернатор, сделайте это случиться!
– Не могу. Правда не могу. Пожалуйста, поставьте пьесу сами.
– Нет, не могу, – сказала Дорабелла. – Мой английский слишком плохой. Il teatro – он для молодых. Я буду смотреть и слушать. Вы с Алессандрой делаете это. Вы студенты, вы дети. Ромео и Джульетта!
«Разве можно быть еще очевиднее?» – подумала Валентина.
– Мама думает, что, если я и вы будем проводить вместе много времени, мы влюбимся друг в друга и поженимся, – сказала Алессандра.
Валентина едва сумела удержаться от смеха. Значит, дочь не участвует в заговоре, а является его целью.
Дорабелла притворилась шокированной.
– У меня никакого такого плана нет!
– О, мам, ты же с самого начала все это планировала. Еще когда в городе…
– Монополи, – вставил Эндер.
– …она называла вас «юношей с перспективами». Вероятным кандидатом мне в мужья. А мое личное мнение – я еще слишком молода, вы тоже.
Эндер всеми силами пытался успокоить ее мать:
– Дорабелла, пожалуйста! Я ничуть не обижаюсь и, конечно, знаю: вы ничего такого не планировали. Алессандра просто меня поддразнивает. Поддразнивает нас обоих.
– Ничего я не поддразниваю, но вы можете говорить что угодно, лишь бы мама была счастлива, – сказала Алессандра. – Наши с ней жизни – одна длинная-предлинная пьеса. Она делает из меня… нет, не звезду моей собственной автобиографии. Но мама всегда видит счастливый конец, причем с самого начала.
Валентина не вполне понимала отношения между матерью и дочерью. Слова были острыми, почти враждебными. Говоря все это, Алессандра обняла свою мать, похоже совершенно искренне. Словно слова стали для них частью давнего ритуала и утратили свое первоначальное жалящее значение.
Что бы между Эндером и Алессандрой ни происходило, Дорабелла, казалось, успокоилась.
– Люблю счастливый конец.
– Нам стоило бы поставить греческую пьесу, – заметила Алессандра. – «Медея». Ту самую, где мать убивает собственных детей.
Это предложение шокировало Валентину: как жестоко произносить такое при матери! Но нет, судя по реакции Дорабеллы, Алессандра имела в виду вовсе не ее. Потому что Дорабелла рассмеялась, кивнула и сказала:
– Да, да, да – Медея, злая мама!
– Мы дадим ей другое название, – добавила Алессандра. – Изабелла!
– Изабелла! – эхом воскликнула Дорабелла.
Они рассмеялись заразительно, чуть ли не до слез, и Эндер засмеялся вместе с ними.
Затем, к удивлению Валентины, когда мать с дочерью уже икали от смеха, Эндер повернулся к сестре и объяснил: