Энн Виккерс
Шрифт:
Нет! Правоверные Тасманцы вновь продемонстрировали Энн, что обыкновенные люди в массе своей вовсе не безнадежные кретины и садисты, какими считали их Мейми Богардес, Белла Геррингдин и даже доктор Уормсер (в тех случаях, когда ей приходилось вставать раньше половины девятого), а нормальные представители рода человеческого, которые не сделались героями или святыми только потому, что в их жизни случайно не произошло никаких критических событий, или потому, что не было никаких отклонений в функционировании их желез. И это было хорошо. Ибо если большинство людей — дураки, как, очевидно, полагали окружавшие Энн высоколобые
Открытие, состоящее в том, что люди — это действительно люди, далось Энн не слишком легко.
На протяжении целого столетия проповедники жалобно причитали, что большинство людей — вовсе не люди, а гнусные грешники и бессмысленные твари, ибо они пьют, дерутся, развратничают, курят и не ходят в церковь. Теперь, после войны, в Америке возникла секта, которая с таким же жаром доказывала, что большинство людей вовсе не люди, а бессмысленные твари или даже баптисты, ибо они слишком мало пьют, дерутся, развратничают, обличают церковь и курят перед завтраком. Поэтому, считая, что род человеческий успешно движется вперед, Энн становилась не только революционеркой, а прямо-таки нигилисткой.
Мысленно извинившись перед Секирой и Элеонорой, она с одиннадцати до часу и с пяти до полуночи виновато наслаждалась исключительно мужским обществом Правоверных Тасманцев, радуясь тому, что ее считают за товарища, которого не так-то легко смутить здоровой похабщиной, и еще больше радуясь тому, что все остальные пассажирки напропалую сплетничают о ее поведении.
Правоверные Тасманцы не одобряли ее намерения осматривать сказочную Европу, состоящую из одних только северных замков средь зелени лесов и ланей в полутьме седой. Что касается самих Тасманцев, то они, как поняла Энн, намеревались изучать бар в «Савое», ипподром в Лоншане, а также конторы в Чипсайде, на Унтер ден Линден и на бульваре Осман. Но Энн манил лондонский Тауэр, Дом капитула в Солсбери и морской утес, поросший золотистым серпником.
Приехав в Лондон, Энн в первый же день покинула свою трезвую пуританскую гостиницу в Блумсбери и, не справляясь в Бедекере, отважно пошла, куда глаза глядят. Она заглянула в Линкольнс-Инн и в Гемпл, насладилась воспоминаниями о Лэме и Теккерее, а также зрелищем деревянных стен Залы совета принца Генри, могилы Голдсмита и норманской круглой церкви. Затем, миновав путаницу мостов и шумных магистралей, она очутилась в Бэрмендси и увидела Лондон, о котором не пишут в завлекательных рекламных проспектах пароходных компаний.
«Вы должны увидеть настоящий Лондон», — твердили ей все. Ну что ж, она попала в настоящий Лондон, во всяком случае, в один из «настоящих Лондонов». В Бэрмендси она поняла, что величественный Лондон, подобно блестящему Нью-Йорку и, вероятно, подобно всем остальным городам мира, представляет собой не более чем одну или две квадратных мили красивых магазинов, жилых и общественных зданий, окруженных десятками квадратных миль домов, напоминающих загоны для скота на бойне, убогих лавчонок и закопченных фабрик. Переулки Бэрмендси, еще более мрачные, чем улицы Бруклина, были сплошь застроены унылыми, однообразными домами, приспособленными для гармоничного
Разумом Энн понимала, что нищета в Англии вовсе не должна быть живописнее нищеты в Гарлеме или в Сан-Франциско. Но постичь это сердцем до приезда в Европу она не могла. Английские писатели, выступавшие с лекциями в Америке, всячески внушали своим слушателям мысль, что они — представители цивилизации более мягкой и светлой, чем ее грубая американская разновидность. Благодаря их стараниям Энн вообразила, будто вся Англия — это живописные домики среди лугов, где и летом и зимой буйно цветут розы и поют жаворонки, плюс Лондон, состоящий исключительно из старинных церквей, Букингемского дворца, элегантных баронетских квартир, изысканных мансард поэтов и речей мистера Уинстона Черчилля.
Но здесь тянулись бесконечные ряды черных от копоти двухэтажных кирпичных казарм. Потом начали открываться пивные. А из всего, что она видела, самый ужасный удар ее романтической мечте о Европе нанесли именно лондонские пивные.
От странствующих бардов вроде мистера Гилберта К. Честертона Энн узнала, что все британские заведения, торгующие пивом, представляют собой средоточие музыки, смеха, шутливых вывесок и разговоров о солнечных закатах. Разумеется, ей не терпелось узреть эти святыни. Она заметила, что в пивной на Тули-стрит собираются закутанные в шали женщины. Пивная эта называлась «Кабан и Бык», но могла бы с большим успехом именоваться «Холодной Свининой и Вареной Говядиной».
Набравшись смелости, Энн вошла туда, спросила кружку пива и уселась на чистую, но унылую скамью в чистой, но мрачной комнате. Стойка была сколочена из сосновых досок, выкрашенных желтой краской под неведомое дерево, какого не увидишь ни на суше, ни на море. Строго причесанная шестидесятилетняя буфетчица, строго поджав губы, упорно полировала полотенцем одну и ту же кружку, словно имела на нее зуб. Перед стойкой сидели две почтенные матроны в шалях и фартуках и щуплый человечек с шарфом вместо воротника.
В качестве вступления к беседе гости откашлялись. Энн прислушалась. Последовал лирический диалог, достойный честертоновского веселого английского пьяницы на веселой английской лужайке:
— Добрый вечер, миссис Митч.
— Ах, это вы! Я вас и не заметила. Добрый вечер, мистер Дьюбери!
— Холодно что-то сегодня.
— Да, холодновато.
— Всего хорошего, миссис Митч.
— Пока, мистер Дьюбери.
После чего воцарилось мрачное, пропахшее пивом молчание, которое прервала буфетчица, ответившая какому-то невидимому весельчаку, сидевшему в соседнем помещении: «Пинту горького? Сейчас! Пинту горького!»
На обратном пути Энн зашла в недорогое кафе, где съела мясной суп и баранину с брюссельской капустой. Идти еще куда-нибудь было слишком поздно, и потому она вернулась в свою гостиницу «Ройял Уильям», расположилась в салоне, где стояли горшки с аспидистрой, а стены были обшиты панелями из бурого линолеума, и попыталась рассеять тоску чтением списка пэров в Альманахе Уитекера, который вместе с расписанием поездов Брэдшоу и алфавитным указателем железных дорог составлял гостиничную библиотеку.