Эон. Исследования о символике самости

Юнг Карл Густав

⁷³ Образ Божий в человеке, искаженный первородным грехом, может быть «преобразован» [44] с Божьей помощью, в соответствии с посланием к римлянам, 12:2: «и не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия». Образы целокупности, продуцируемые бессознательным в ходе процесса индивидуации, представляют собой аналогичные «преобразования» априорного архетипа (мандалы) [45] . Как я уже подчеркивал, спонтанные символы самости, или целостности, на практике неотличимы от образа Бога. Несмотря на слово

(«преобразуйтесь») в греческом тексте вышеприведенной цитаты, под «обновлением» (

, reformatio) разума понимается не действительное изменение сознания, а скорее восстановление исходного состояния, апокатастасис. Это в точности согласуется с эмпирическими данными психологии, свидетельствующими о существовании неизменного архетипа целостности [46] , который легко может исчезнуть из поля зрения сознания или вообще оставаться вне его до тех пор, пока сознание, просветленное обращением, не распознает его в фигуре Христа. В результате подобного «анамнезиса» происходит восстановление первоначального состояния единства с образом Божьим. Последнее влечет за собой интеграцию, преодоление раскола внутри личности, обусловленного инстинктами, которые устремляются в различных, взаимоисключающих направлениях. Такой раскол отсутствует лишь тогда, когда человек, подобно животному, еще не осознает свою инстинктивную жизнь. Там же, где искусственная бессознательность – вытеснение – больше не отражает жизнь инстинктов, это состояние пагубно и невыносимо.

44

Augustine, De Trinitate, XIV, 22 (Migne, P. L., vol. 42, col. 1053;

русс. пер. см. Аврелий Августин, О Троице, XIV, 22): «Reformamini in novitate mentis vostrae, ut incipiat ilia imago ab illo reformati, a quo formata est». (Преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы тот образ преобразился тем, кем он был образован.)

45

См. «О символике мандалы».

46

См. Психология и алхимия.

⁷⁴ Нет никаких сомнений в том, что первоначальная христианская концепция imago Dei, воплощенного в Христе, означала всеобъемлющую целокупность, включавшую в себя даже животную сторону человека. Тем не менее в современном психологическом смысле символу Христа не хватает целостности, ибо он не содержит в себе темной стороны вещей, но выносит ее вовне в виде люциферовского противника. Хотя христианское сознание отдавало себе отчет об исключении силы зла, оно утратило лишь призрачную тень, поскольку, согласно доктрине privatio boni, впервые сформулированной Оригеном, зло мыслилось как недостаток добра и, следовательно, как нечто несубстанциальное. По учению Церкви, зло есть просто «случайное отсутствие совершенства». Данное допущение повлекло за собой утверждение «omne bonum a Deo, omne malum ab homine». Другим логическим следствием стала элиминация дьявола в некоторых протестантских сектах.

⁷⁵ Доктрина privatio boni, казалось, гарантировала целостность в фигуре Христа. Однако в плоскости эмпирической психологии к злу надлежит подходить с более субстанциальной точки зрения. Здесь оно просто противоположность добра. В Древнем мире гностики, на аргументацию которых сильно повлиял психический опыт, рассматривали проблему зла более широко, нежели Отцы Церкви. Так, например, они учили, что Христос «отсек от себя свою тень» [47] . Если придать данному постулату тот вес, который он заслуживает, то мы без труда узнаем отсеченного антагониста в фигуре Антихриста. В легендах Антихрист развивается как порочный подражатель жизни Христа. Он – истинный

, подражательный дух зла, который следует за Христом по пятам, как тень следует за телом. Такое дополнение к яркой, но односторонней фигуре Спасителя – отголоски которого встречаются даже в Новом Завете, – должно обладать особой значимостью. В самом деле, оно привлекает большое внимание уже на ранних стадиях развития христианства.

47

Ириней Лионский (Против ересей, II, 5, 1) излагает гностическое учение, согласно которому Христос как демиургический Логос, сотворив бытие своей матери, «изгнал ее из плиромы, т. е. отлучил ее от знания», ибо творение происходило вне плиромы, в тени и пустоте. Согласно Валентину (Ириней Лионский, Против ересей, I, 11, I), Христос рожден не от эонов плиромы, но от матери, находившейся вне ее. Она, по его словам, породила Христа «с какою-то тенью». Христос же «отсек от себя тень и взошел в Плирому», тогда как мать, «оставшись с тенью и лишившись духовной сущности», «произвела на свет другого сына; это – Демиург, которого он называет также Вседержителем подчиненного ему». Тень же, распростертая над миром, есть, как мы знаем из Евангелий, princeps huius mundi, то есть дьявол.

⁷⁶ Если рассматривать традиционную фигуру Христа как параллельную психической манифестации самости, то Антихрист будет соответствовать тени самости, а именно темной половине человеческой целокупности, о которой отнюдь не следует судить чересчур оптимистично. Насколько нам подсказывает опыт, свет и тень распределены в природе человека столь равномерно, что его психическая целокупность предстает по меньшей мере в несколько сумеречном свете. Психологическое понятие самости, отчасти выведенное из нашего знания о цельном человеке, но в остальном спонтанно проявляющееся в продуктах бессознательного как архетипическая кватерность, связанная воедино внутренними антиномиями, не может не включать тень, принадлежащую светлой фигуре, ибо без нее последняя лишена тела и человечности. В эмпирической самости свет и тень образуют парадоксальное единство. В христианском представлении, с другой стороны, архетип безнадежно расщеплен на две непримиримых половины, что в итоге ведет к метафизическому дуализму – окончательному отделению царства небесного от огненного мира проклятых.

⁷⁷ Для всякого, кто положительно относится к христианству, проблема Антихриста – крепкий орешек. Это не что иное, как ответный удар дьявола, вызванный Божьим Воплощением; ибо дьявол приобретает свой подлинный вид как противник Христа и, следовательно, Бога лишь после возникновения христианства, хотя еще во времена Книги Иова он был одним из сынов Божьих и приближенным Яхве [48] . С психологической точки зрения вопрос ясен: догматическая фигура Христа настолько величественна и чиста, что рядом с ней все остальное меркнет и темнеет. В действительности же она столь однобоко совершенна, что требует психического дополнения для восстановления равновесия. Эта неизбежная оппозиция привела к доктрине о двух сыновьях Бога, старшего из которых звали Сатанаил [49] . Приход Антихриста не просто пророчество – это непреложный психологический закон, существование которого, хотя и неизвестное автору Иоанновых Посланий, подкрепило его уверенность в грядущей энантиодромии. В результате он писал так, словно осознавал внутреннюю необходимость подобной трансформации, хотя мы можем не сомневаться, что мысль о ней казалась ему божественным откровением. В реальности всякая усиленная дифференциация образа Христа влечет за собой соответствующую акцентуацию его бессознательного дополнения, тем самым усиливая напряжение между верхом и низом.

48

См. R. Sch"arf, «Die Gestalt des Satans im Alten Testament».

49

См. «Дух Меркурий», ч. II.

⁷⁸ Данные утверждения отнюдь не выходят за рамки христианской психологии и символики. Никто, однако, не учитывал такой фактор, как фатальность, присущая самой христианской диспозиции и неизбежно ведущая к инверсии ее духа – причем не в результате случайности, а в соответствии с психологическим законом. Идеал духовности, стремящейся ввысь, заведомо обречен на столкновение с материалистической, исключительно земной страстью к покорению материи и овладению миром. Эта перемена отчетливо проявилась в эпоху Ренессанса. Данное слово означает «возрождение» и предполагало восстановление, обновление античного духа. Сегодня мы знаем, что этот дух был по большей части маской; возрождался не дух Античности, а дух средневекового христианства, который претерпевал странные языческие трансформации, подменяя небесную цель земной, а вертикаль готического стиля – горизонтальной перспективой (путешествия, исследования мира и природы). Дальнейшие события, которые привели к Просвещению и Французской революции, сегодня во всем мире породили ситуацию, которую можно назвать разве что «антихристианской» в смысле, подтверждающем раннехристианское пророчество касательно «конца времен». Складывается впечатление, будто с пришествием Христа прежде латентные противоположности стали явными, будто маятник резко качнулся в одну сторону и теперь совершает компенсирующее движение в противоположном направлении. Ни одно дерево, как говорится, не сможет дорасти до небес, если его корни не достигнут ада. Двойственный смысл этого движения заложен в самой природе маятника. Христос непорочен, однако в самом начале его жизненного пути происходит встреча с Сатаной, Врагом, представляющим контрполюс огромной напряженности в мировой психике, который ознаменовало собой явление Христа. Сатана есть «misterium iniquitatis», сопровождающий «sol institiae» так же неотделимо, как тень неотделима от света, в силу чего эбиониты [50] и евхиты [51] полагали, что один брат верен другому. Оба борются за царство: первый – за царствие небесное, второй – за «principatus huius mundi». Мы слышим о «тысячелетнем» царстве и о «пришествии Антихриста», как будто два царственных брата поделили между собой миры и эпохи. Таким образом, встреча с Сатаной была не просто случайностью: таково одно из звеньев цепи.

50

Иудео-христиане, образовавшие гностико-синкретическую партию.

51

Гностическая секта; упоминается в: Epiphanius, Panarium adversus octoginta haereses (LXXX, 1–3); Michael Pscllus, De daemonibus (см. Marsilius Ficinus, Auctores Platonici [Iamblichus de mysteriis Aegyptiorum], 1497).

⁷⁹ Как мы должны помнить богов Античности, дабы оценить психологическую значимость архетипа анимы/анимуса, так и Христос есть ближайшая аналогия самости и ее значения. Естественно, речь идет не об искусственно созданной или произвольно установленной, а о присутствующей per se коллективной

ценности, действенность которой ощущается вне зависимости от того, осознает ее субъект или нет. Тем не менее, хотя атрибуты Христа (единосущность с Отцом, совечность, сыновство, девственное рождение, распятие, Агнец, принесенный в жертву между противоположностями, Один, разделенный на Многих, и т. п.), несомненно, делают его воплощением самости, с психологической точки зрения он соответствует только половине архетипа. Вторая половина представлена в Антихристе. Последний – такая же манифестация самости, за исключением того, что в нем воплощен ее темный аспект. Оба представляют христианские символы и имеют то же значение, что и образ Спасителя, распятого между двумя разбойниками. Этот великий символ говорит нам, что прогрессивное развитие и дифференциация сознания ведут к опасному осознанию конфликта и предполагают не более и не менее чем распятие эго, его мучительную подвешенность между непримиримыми крайностями [52] . Естественно, речь идет не о полном уничтожении эго, ибо в таком случае был бы уничтожен фокус сознания, что привело бы к полной бессознательности. Относительная ликвидация эго затрагивает лишь те высшие и окончательные решения, принимать которые мы вынуждены в ситуациях неразрешимых коллизий долга. Другими словами, в подобных случаях эго становится пассивным наблюдателем, вынужденным подчиняться. Последнее слово остается за «гением» человека, высшей и более обширной его частью, пределы которой неведомы никому. Посему желательно тщательно исследовать психологические аспекты процесса индивидуации в свете христианской традиции, способной описать его с точностью и выразительностью, намного превосходящими наши слабые попытки, пусть даже христианский образ самости – Христос – и лишен присущей ей тени.

52

«Opportuit autem ut alter illorum extremorum isque optimus appellaretur Dei filius propter suam excellentiam; alter vero ipsi ex diametro oppositus, mali daemonis, Satanae diabolique filius diceretur». (Одну из этих крайностей, лучшую, следует именовать Сыном Божьим, а вторую – диаметрально противоположную ей – сыном злого демона, Сатаны и дьявола). (Origen, Contra Celsum, VI, 45; Migne, P. G., vol. 11, col. 1367; русс. пер. см. Ориген, Против Цельса, VI, 45.) Противоположности даже обусловливают друг друга: «Ubi quid malum est… ibi necessario bonum esse malo contrarium… Alterum ex altero sequitur: proinde aut utrumque tollendum est negandumque bona et mala esse; aut admisso altero maximeque malo, bonum quoque admissum oportet». (Там всегда в противоположность злу есть и добро… Одно составляет следствие другого: должно или то и другое отвергнуть и не одного из них не принимать, или же, в случае допущения одного из них, в особенности зла, следует допустить также и наличность добра.) (Contra Celsum, II, 51; Migne, P. G., vol. 11, col. 878; русс. пер. см. Ориген, Против Цельса, II, 51.) В противоположность этому ясному логическому выводу Ориген в другом месте утверждает, что «власти, престолы и господства» и далее, вплоть до духов злобы и нечистых демонов, «все они имеют эти должности не субстанциально» («non substantialiter id habeant scl. virtus adversaria») и что они не были созданы дурными, но избрали зло («malitiae gradus») по собственной воле (De principiis, I, VIII, 4; Migne, P. G., vol. 11, col. 179; русс. пер. см. Ориген, О началах, I, VIII, 4). Ориген, по крайней мере имплицитно, склоняется к определению Бога как Summum Воnum, а потому лишает зло субстанциальности. Он весьма близко подходит к Августиновой концепции privatio boni, когда говорит «Certum namque est malum esse bono carere» («ибо известно, что зло есть недостаток добра»). Однако данной сентенции предшествует другая: «Recedere autem a bomo, non aliud est quam effici in malo». («Отступить же от добра означает не что иное, как сделать зло».) (De principiis, II, IX, 2; Migne, P. G., vol. 11, col. 226–27; русс. пер. см. Ориген, О началах, II, IX, 2.) Это ясно показывает, что приумножение одного означает уменьшение другого, так что добро и зло суть эквивалентные половины одной пары противоположностей.

⁸⁰ Причина этого, как я уже говорил, заключается в доктрине Summum Воnum. Опровергая гностиков, Ириней справедливо замечает, что «свет их Отца подвергнется упреку в том, что не мог осветить и наполнить того, что внутри Его» [53] , а именно тень и пустоту. Ему казалось возмутительным и предосудительным полагать, будто внутри плиромы света может быть «темная и бесформенная пустота». Для христианина ни Бог, ни Христос не могут быть парадоксом; они должны обладать единым значением, что справедливо и по сей день. Никто не знал – и очевидно (за немногими похвальными исключениями) и сейчас не знает, – что гибрис спекулятивного интеллекта подвигнул еще древних предложить философское определение Бога, которое в определенной степени обязывало его быть Summum Bonum. Некий протестантский теолог даже дерзнул утверждать, будто «Бог может быть только добрым». Яхве, безусловно, мог бы преподать ему пару уроков в этом отношении, если уж сам он оказался не в состоянии увидеть в этом интеллектуальное посягательство на свободу и всемогущество Бога. Данная насильственная узурпация Summum Bonum, разумеется, имеет свои причины, истоки которых скрыты в глубоком прошлом (однако здесь я не могу вдаваться в подробности). Тем не менее она – подлинное основание концепции privatio boni, аннулирующей реальность зла и обнаруживаемой у Василия Великого (330–379 гг.), Дионисия Ареопагита (2-я половина IV века), а впоследствии, в более полной форме, и у Августина.

53

Ириней Лионский, Против ересей, II, 4, 3.

⁸¹ Самый ранний автор, у которого можно встретить более позднюю формулировку аксиомы «Omne bonum a Deu, omne malum ab homine», – это Татиан (II в.): «Богом ничего худого не сотворено, – мы сами произвели зло» [54] . Подобной точки зрения придерживается и Феофил Антиохийский (II в.) в своем трактате «Ad Autolucum» [55] .

⁸² Василий говорит:

Не почитай Бога виновным в существовании зла, и не представляй себе, будто бы зло имеет особенную свою самостоятельность

[]. Ибо лукавство не самостоятельно, подобно какому-нибудь животному, и сущности его не должны мы представлять себе чем-то самостоятельным

[]. Зло есть лишение [

] добра… Так и зло не само по себе существует [

], но является за повреждениями [

] души [56] . Оно не есть нерожденно, как говорят нечестивые, которые благому естеству делают равночестным естество лукавое, признавая то и другое безначальным и высшим рождения; оно не есть и рожденно, потому что, если все от Бога, то как злу быть от Благого? [57]

54

Oratio ad Graecos (Migne, P. G., vol. 6, col. 829; русс. пер. см. Татиан, Речь против эллинов, 11).

55

Migne, P. G., vol. 6, col. 1080.

56

Василий полагал, что «тьма в мире произошла от тени небесного тела». Hexaemeron, II, 5 (Migne, P. G., vol. 29, col. 40; русс. пер. см. Василий Великий, Беседы на Шестоднев, 2).

57

Homilia: Quod Deus non est auctor malorum (Migne, P. G., vol. 31, col. 341; русс. пер. см. Василий Великий, Беседы, Беседа 9: О том, что Бог не виновник зла).

⁸³ Другой отрывок проливает свет на логику данного утверждения. Во второй беседе «Шестоднева» Василий говорит:

Но неблагочестиво сказать и то, будто бы зло имеет начало от Бога, потому что противное от противного не происходит. Жизнь не рождает смерти, тьма – не начало свету, болезнь – не содетельница здравия… Итак, спрашивают: если зло и не есть нечто несотворенное и не Богом сотворено, то откуда же имеет свою природу? А что зло существует, сего не будет отрицать никто из причастных жизни. Что же скажем на сие? То, что зло не живая и одушевленная сущность, но состояние [

] души, противоположное добродетели и происходящее в беспечных [

] чрез отпадение от добра. Посему не доискивайся зла вовне, не представляй себе, что есть какая-то первородная злая природа, но каждый да признает себя самого виновником собственного злонравия [58] .

58

De spiritu sancto (Migne, P. G., vol. 29, col. 37; русс. пер. см. Василий Великий, Беседы на Шестоднев, 2).