Eozoon (Заря жизни)
Шрифт:
Не думайте, что я удаляюсь от первоначальной своей мысли и забываю ту цель, к которой должна прийти моя речь.
Нет. Этими несколько отвлеченными сообщениями я только хочу более логически подчеркнуть то заключение, к которому мне надлежит прийти. Соединить прямую с крутом.
Я первый хочу подать вам пример того, к чему только что призывал. Я не могу, конечно, признать полностью теорию профессора Мамонтова, но я громогласно, перед всеми вами отказываюсь также и от ранее руководившей мною точки зрения. Я отныне сплетаю свою теорию с теорией Мамонтова и торжественно венчаю прямую
Как, какими путями, почему и каким образом я дошел до осознания вышеизложенного, будет мной опубликовано по возвращении в Европу. Теперь же я лишь вкратце набросаю вам ту новую точку зрения, что овладела в настоящее время всем моим существом.
Движение живой материи идет не по прямой.
Но оно идет и не по кругу.
Мы движемся — по эллипсу!
Причем эллипс настолько удлинен, что боковые стороны его почти равны прямой, а полюса — очень быстрые переходы от плюса к минусу, т. е. суть не что иное, как те катаклизматические периоды, которым подвержена земля и все живущее на ней.
Это неожиданное заключение Мозеля настолько поразило всех ученых, совершенно не ожидавших его, что некоторое время царило полное молчание и все притаили дыхание.
Мозель, вытирая платком лоб, успел даже сесть за это время.
И вдруг все ученые разом, мгновенно следуя за вскочившим со своего места Мамонтовым, разразились таким громовым «ура», от которого запели тонкие бокалы с налитым в них искрящимся шампанским.
Крик, шум, восторженные аплодисменты долго не могли утихнуть, и ученые, как разбушевавшиеся дети, продолжая стоять, громко приветствовали профессора Мозеля еще в течение продолжительного времени.
И вдруг кто-то сзади дотронулся до плеча Мамонтова.
Мамонтов, словно электрический разряд прошел по всему его телу, вздрогнул и обернулся.
Перед ним стоял один из прислуживавших за столом ливрейных лакеев, который, почтительно нагнувшись, подал ему на подносе запечатанный конверт. На нем было написано:
«Господину Президенту Международной Экспедиции ученых».
Мамонтов взял конверт и некоторое время в нерешимости держал его в руках.
Потом, видимо, решившись, он протянул пакет профессору Мозелю и, среди сразу наступившего молчания заинтересовавшихся пакетом ученых, сказал:
— Этот пакет адресован не мне. Фамилии на нем не указано, но указано звание того лица, кому он предназначается. Президентом экспедиции являетесь вы, коллега, письмо должно быть вскрыто вами.
Мозель взял конверт.
Быстро прочитав письмо, Мозель резким движением руки протянул письмо к вздрогнувшему и как бы ожидавшему это Мамонтову и так, чтобы все могли услыхать его, громко и четко сказал:
— А письмо-то, оказывается, все-таки вам, дорогой коллега! Оно от старика ван ден Вайдена, в порыве своего восторга забывшего, очевидно, что президентство передано вами мне совершенно преждевременно. А восторгаться — есть действительно чему! То, что не удалось вам, удалось наконец этому неутомимому охотнику.
И отчеканивая в дальнейшем каждое слово, падавшее в сознание Мамонтова как удары добела раскаленного молота, профессор Мозель произнес:
— Невероятное все же случилось! Наконец найден настоящий, никем еще не виданный до сих пор экземпляр человекообразного существа — представитель вашей второй филогенетической ветви Homo divinus’a, который убит и привезен ван ден Вайденом в свою виллу. Старому и опытному охотнику приходится верить на слово, он не может ошибиться. От всей души поздравляю вас, мой гениальнейший друг, с успехом и прошу вас, по просьбе ван ден Вайдена, немедленно отправиться к нему в его виллу, чтобы собственными глазами убедиться в своей победе и принести нам подтверждение сообщаемого ван ден Вайденом факта.
Мамонтов молчал.
Кто-то прибил его ступни огромными, ржавыми гвоздями к ставшему внезапно холодным как лед полу. Сердце его до боли сжалось.
Через пять минут он уже мчался в автомобиле, любезно предоставленном ему фон Айсингом, по направлению к вилле Яна ван ден Вайдена.
Когда Мамонтов покинул ученых, чтобы поспешить на зов ван ден Вайдена, спокойствие и уравновешенность оставили его.
Стоя на крыльце губернаторской виллы, он не мог не удержаться от приказания шоферу поскорее закончить возню у фонарей автомобиля.
Шофер с удивлением взглянул на него, так как не прошло и сорока секунд, как фонари были им уже заправлены, машина заведена, и он сам сидел за своим местом, готовый по первому приказанию двинуть рычаг и дать машине полный ход, тогда как торопивший его Мамонтов все еще стоял в каком-то столбняке на ступенях крыльца.
Наконец настала очередь шофера поторопить своего седока, и он с чисто английской вежливостью, приподымая на голове свою кепку, корректно произнес:
— Если вы торопитесь, сэр, я ручаюсь доставить вас на место в две с половиной минуты, но… для этого вам следует занять место в машине, сэр!
Мамонтов совершенно бессознательно, руководимый исключительно одним только инстинктом, залез в кузов автомобиля и, съежившись, забился в угол, утопая в мягких рессорных подушках.
Машина дрогнула и сразу взяла с места полный ход. Острые глаза ее — фонари — двумя молочно-белыми, ослепительными потоками света залили на мгновение роскошную зелень парка, окружавшего губернаторскую виллу, вырывая из мрака ночи гигантские, мясистые листья тропических растений и окрашивая их в неестественно зеленый цвет, скорее серо-стальной, чем зеленый.
Потом вынырнули откуда-то какие-то неведомо-фантастические кручи и скалы, мелькнули на мгновенье застывшие воды лазоревого океана и вдруг, вслед за крутым поворотом, взятым на полном ходу, протянулось ровное, как аллея, шоссе, по которому, как бы успокоившись, задрожали хищно-белые полосы ослепительных фонарей машины, понесшейся в вихревом свисте.
Через три минуты Мамонтов подъезжал уже к вилле ван ден Вайдена.
Когда автомобиль въехал в открытые настежь ворота небольшого сада, окружавшего эту виллу, Мамонтов сразу увидал на освещенной веранде, перевитой ползучими растениями, старого ван ден Вайдена, в дорожно-охотничьем костюме, с винтовкой за плечами и охотничьим ножом у пояса, рядом с каким-то дорожным мешком довольно внушительных размеров, лежавшим прямо на мраморных плитах веранды, у самых ног охотника.