Eozoon (Заря жизни)
Шрифт:
И опустившийся на колени ван ден Вайден только мельком увидал, как из-под этой ужасной маски золотым каскадом рассыпался душистый шелк волос и сверкнуло лицо его дочери, лицо Лилиан.
Когда Мамонтову, после долгих усилий, удалось привести ван ден Вайдена в чувство, он, стараясь внушить ему силой своей воли необходимость держать себя в руках, усадил его в одно из плетеных кресел, расставленных по веранде, и сказал ему властно и жестко:
— Вы забыли, что вы мужчина. Возьмите себя в руки. О случившемся никто не должен знать. Это ясно и не требует доказательств. Пока не вернулись ваши слуги,
Ван ден Вайден повиновался.
Он действовал, как во сне, совершенно механически производя все свои движения и исполняя приказания Мамонтова.
Только тогда, когда тело Лилиан ван ден Вайден лежало уже на дне вырытой могилы, он несколько пришел в себя и сдавленным голосом сказал:
— Двадцать долгих лет я искал тебя, мое сокровище! И — нашел. Но нашел только для того, чтобы зарыть в эту яму. Профессор, бросьте в эту могилу розы!
Но Мамонтов сердито пробурчал себе что-то под нос и, вместо цветов, с силой швырнул в глубину ямы первую лопату сырой земли, закрывшей сразу прекрасные голубые глаза Лилиан и рассыпавшейся с отвратительным шелестом по всему ее телу.
Но это не покоробило старика.
Он совершенно ясно услыхал, как вслед за брошенной землей — в глубину могилы были брошены ученым его сухими и тонкими губами мягкие и таинственные слова, ласковые, как те голубые глаза, которые только что закрылись землей:
— Лилиан, Лилиан! Я люблю тебя!
Через час Мамонтов вернулся уже обратно.
Он вошел в зал спокойной, твердой, уверенной походкой, и по тому возбуждению, с которым все ученые повскакали со своих мест и бросились к нему навстречу, понял, что за этот час в этом зале царило томительное и мучительное ожидание.
— Ну что? Что нового? Говорите скорее! Кто убит? В чем дело? — посыпались на него со всех сторон взволнованные и произносимые дрожащими голосами вопросы.
Мамонтов спокойным жестом руки водворил молчание и, когда это гробовое молчание опустилось на зал, ярко залитый потоками электрического света, сказал просто и спокойно, но каким-то глухим, несколько вялым, скучным и несвойственным ему голосом:
— Продолжайте ваше заседание: ничего особенного не случилось!.. Произошла самая обыкновенная ошибка, столь часто случающаяся с самыми опытнейшими охотниками. Убит экземпляр обыкновенной Satyrus sumatranus, несколько только больший ростом, чем то обыкновенно бывает. Сэр Ян ван ден Вайден приносит всем свои глубокие извинения за причиненное напрасно волнение.
Сказав это, профессор Мамонтов тяжело опустился на свое место.
Домой
На рассвете все было готово к отплытию.
В эту тревожную ночь никто, конечно, и не думал о сне, и все участники прощального банкета прямо с пиршества отправились на ожидавший их корабль. К трем часам утра в гавань проводить отъезжающих прибыл и Ян ван ден Ванден.
Внешне старик совершенно преобразился.
Те, кто последние двадцать лет привыкли видеть этого человека всегда в высоких охотничьих сапогах, в охотничьем запыленном костюме, с винтовкой за плечами, револьверами и ножами за поясом, не узнали высокого седого джентльмена, облеченного в строгий черный сюртук несколько старинного покроя, с высоким цилиндром на голове, лоснящимся в лучах залитой электричеством гавани.
Перед глазами ошеломленных этой переменой старых его знакомых — был гордый, прирожденный аристократ, казалось, никогда не державший в руках огнестрельного оружия.
— Что за перемена произошла с вами? — спросил его барон фон Айсинг, мучительно хотевший спать и с нетерпением дожидавшийся того момента, когда «Лига Наций» снимется с якоря.
— Я решил отдохнуть от охоты и пожить немного у себя в Малоэбахе, — сухо ответил ему ван ден Вайден и отошел в сторону.
Наступил момент прощания.
Сходни были убраны, огромный корпус судна тяжело вздрогнул всем своим сложным организмом, где-то в таинственных недрах его что-то зарычало и заскрежетало, все скрытые механизмы в нем пришли во внезапное действие, в то время как огромная пушка выпалила оглушительно и раскатисто прощальный салют покидаемому берегу.
Бирюзово-зеленые волны океана как-то разом запенились и забурлили вокруг его стальных бортов, и сразу стоящим на палубе дунуло в лицо соленым ветром безбрежного океана.
С берега неслось оглушительное «ура», на которое участники экспедиции отвечали громкими возгласами и размахиванием рук, вооруженных платками, шляпами, зонтиками и палками.
— Слушай! — раздалось четко с капитанского мостика. — Полный ход!
— Есть! — почти неуловимо ответил кто-то таинственный и невидимый, и спрятанные в недрах корабля машины заревели и застучали с еще большим воодушевлением и энергией.
Берег становился все отдаленнее и отдаленнее, и стоявшие на нем люди казались маленькими черными точками в серых сумерках предрассветной зари.
Мамонтов стоял на палубе и, плотно облокотившись о парапет, смотрел не отрываясь на микроскопическое скопление этих черных точек на покидаемом берегу сквозь острые стекла цейсовского морского бинокля, совершенно явственно продолжая еще различать высокую фигуру ван ден Вайдена и рядом с ним стоящего барона фон Айсинга.
Фон Айсинг, судя по наклону его фигуры, видимо, доказывал что-то ван ден Вайдену, одной рукой указывал по направлению к удалявшемуся кораблю, а другую заложил за борт своего военного мундира на манер Наполеона.
И в дальнейшем совершенно отчетливо увидал еще Мамонтов, как собеседник барона внезапно поднял свою левую руку и прижал ею свой сюртук в том месте, где находится сердце. Потом сразу, как подкошенный, рухнул оземь, вызывая своим падением необычайное волнение среди прочих черных точек.
Тучная фигура фон Айсинга, склонившаяся над распростертым на земле ван ден Вайденом, скрыла от глаз Мамонтова тот момент, когда на принесенные носилки носильщики переложили отяжелевшее мертвое тело.
Берег стал тонкой нитью, а люди на нем маленькими букашками.
Бинокль выпал из рук Мамонтова, от неожиданности вздрогнувшего и отступившего на шаг назад от парапета.
— О! — воскликнул подходивший к ученому в это время профессор Валлес, любезно нагибаясь и поднимая своему коллеге упавший бинокль. — Нервы?