Эпидемия
Шрифт:
Молодой человек с безукоризненным пробором развел руками, как бы говоря: «Ну? И что дальше?»
— Стоять смирно, когда с тобой разговаривает старший по званию! — не унимался Башкирцев.
Он понимал, что референт ни в чем не виноват, но мгновенная и бессильная злоба требовала немедленного выхода.
— Мне нужен Чернов! Не позднее, чем через пять минут!
Референт пожал плечами.
— Да где я вам его найду?
Это окончательно вывело полковника из себя. Одним молниеносным скачком он оказался рядом с референтом и нанес ему сокрушительный правый хук (левая рука по-прежнему
— Да хоть раком ползи, гнида, а своего малахольного генерала найди! — процедил он сквозь зубы.
Затем Башкирцев выпрямился, поправил галстук и через силу улыбнулся.
— Пять минут, — сказал он. — Время пошло. Я с докладом — к председателю.
Развернулся и двинулся дальше по коридору.
В вагон метро, двигавшийся по наружному радиусу Кольцевой линии, от «Курской» до «Комсомольской», въехал калека на инвалидной коляске. Все как положено: чистый выглаженный камуфляж, в вырезе — тельняшка в голубую полоску, выбрит и причесан.
— Уважаемые пассажиры! — начал он хриплым голосом.
Все знали, что будет дальше. Он начнет бить на жалость, и люди, у которых в кармане до зарплаты осталось, быть может, меньше, чем он собирает за день, станут кидать в коробочку звонкие монеты, и калека будет их сдержанно благодарить.
Банальный маскарад давно уже никого не мог обмануть. Люди прекрасно понимали, что калека — никакой не «афганец» и не «чеченец», а обычный житель Подольского интерната для инвалидов, наряженный хозяевами в военную форму, но тем не менее движимые чувством абстрактного гуманизма кидали в коробочку медяки, надеясь, что когда-нибудь им это зачтется. Когда-нибудь. Где-нибудь. Там.
Почти каждый из тех, кто подавал милостыню, знал кого-нибудь действительно нуждавшегося в помощи и заботе: будь то одинокая старушка, живущая этажом ниже, или грязный вихрастый парнишка, бегающий зимой в летних ботинках, потому что мать пропивала все деньги. Но калека в метро приходил сам. Этакое «милосердие с доставкой на дом». Бросил монетку — и удостоился благосклонного взгляда архангела Гавриила, державшего райские врата под замком.
Калека закончил прочувствованную речь и двинулся между плотными рядами, собирая привычную дань.
— Спасибо! — говорил он, чихая.
— Благодарю! — он кашлял во все стороны, разбрызгивая мелкие красные капли.
Он доехал до конца вагона. Пассажиры, стоявшие у двери, расступились, освобождая ему дорогу. Калека выкатился на станцию и понял, что войти в следующий вагон он не успеет. На это не осталось сил. Все тело болело так, словно стая диких рыжих муравьев грызла его изнутри. Шея с трудом удерживала ставшую вдруг непомерно тяжелой голову.
Но самым худшим было даже не это. Он задыхался. Он пытался выпрямиться в инвалидном кресле и глубоко вздохнуть, но легкие отзывались только натужными хрипами. Он согнулся пополам и зашелся в приступе мучительного кашля. Картонная коробка, оклеенная
Он отхаркивал здоровенные темно-красные сгустки, и они попадали на блестевшие серебром кружочки. Потускневшими глазами он наблюдал, как кровавые капли покрывают дневную выручку. «Монеты надо собрать и вымыть, — подумалось ему. И еще: — Сегодня я уже не работник».
Ему показалось, что свет на станции стал слабеть. Постепенно, словно кто-то поворачивал ручку невидимого реостата, и все же слишком быстро.
Мозг пронзила паника. «Я задыхаюсь!»
Он пытался дышать и ртом, и носом, но ему казалось, что он с головой угодил в бассейн, наполненный горячей манной кашей.
Калека разжал руки и, не удержавшись, выпал из кресла.
От холодного пола пахло опилками и жирной грязью, впитавшейся в швы между плитами, но он едва чувствовал этот запах.
Когда через двадцать минут к нему подошел сержант линейного отдела, он был уже мертв. Распухшее посиневшее лицо покрывали красные брызги.
Охранник, стоявший на входе в шестой корпус, не обратил внимания на трех людей в белых халатах. Он даже не заметил, что у двух из них — грязная обувь и брюки, намокшие до середины голени.
Дородный мужчина с пышными усами коротко кивнул Козлову в знак приветствия и буркнул:
— Проходите!
В больнице стояла такая суета, что охраннику было не до них, ну а белый халат являлся формальным признаком, по которому можно было отличить своих.
Алексей вызвал лифт, они вошли в кабину и поехали на четвертый этаж.
— Что у вас тут происходит? — спросил Гарин.
— Что происходит? Тебе лучше знать. Это ведь ты поперся в ординатуру по инфекции и умудрился закончить ее с отличием! — ответил Козлов. — Эпидемия, брат!
— Да ладно, хватит мне тыкать моей инфекцией. Был бы ты гинекологом или урологом… А сам-то кто? «Терапевт! Работаю за еду!» — жалобным голосом пропел Гарин.
— Ну, знаешь… Терапевтам все-таки живется лучше, чем инфекционистам. Правда, не сегодня. Сам видишь…
— Эпидемия… — повторил Гарин. — Что за эпидемия, известно?
— Сказали — очень опасная.
Лифт остановился на четвертом этаже, и Козлов на правах радушного хозяина повел Гарина и Алену в ординаторскую.
Там было все, как обычно: продавленный диван с засаленной матерчатой обивкой, книжный шкаф, уставленный медицинскими справочниками и учебниками, стол, накрытый большим листом оргстекла, раковина справа от входа и скудная зелень на подоконнике.
— Устраивайтесь, — предложил Алексей и налил воды в электрический чайник. — Чай или кофе?
— Кофе, — ответил Гарин, доставая сигареты.
— А барышне?
Алена затравленно переводила взгляд с одного мужчины на другого. Гарин взял ее за руку и усадил рядом с собой на диван.
— А барышне… — сказал он. — Барышне неплохо бы немного коньяку.
— О! — обрадовался Козлов. — Да она просто прелесть! Грамм сто пятьдесят — для начала?
— Наливай, разберемся, — сказал Гарин. Алексей подошел к книжному шкафу и отодвинул стопку толстых справочников.