Эпилог
Шрифт:
Ее рука обхватила мою щеку, слегка дрожащая, но такая чертовски сильная.
— Я хочу иметь твоих детей, Джетро. Надеюсь, ты не возражаешь, что я приняла решение за нас обоих.
— Возражаю? Почему, черт возьми, я должен возражать?
Я прижал ее к себе, сминая ее перья и стразы, взъерошивая поцелуями её волосы.
— Это… это больше, чем я мог когда-либо просить.
Обхватив ее лицо ладонями, я глубоко поцеловал ее.
Я излил ей свое сердце и благодарность.
— Как… как долго?
Она
— Я не уверена. Несколько недель… Возможно, месяц или около того.
Глупая ухмылка расплылась на моем лице.
— Ты уже знаешь кто?
Девочка.
Пожалуйста, пусть это будет девочка. Совсем как Нила.
Ребёнок, которому не нужно будет беспокоиться о том, чтобы столкнуться с такими ужасными долгами. Дочь-первенец, которая выживет и не будет вынуждена расплачиваться за исторические преступления.
Она пожала плечами.
— Я не знаю. Но кто бы ни был, я знаю, что ты полюбишь его так же сильно, как меня, и мы наполним Хоуксбридж звуками смеха.
Я не мог остановиться.
Вскочив на ноги, я подхватил ее на руки. Шлейф ее платья струился по моей руке, когда я стоял в центре сцены с такой гребаной гордостью, что мог летать.
Пристально глядя в камеры, я объявил:
— Моя жена беременна.
Театр взорвался аплодисментами.
Мне было все равно.
Все, о чем я заботился, — это найти уединенное место, чтобы мы с Нилой могли устроить свой собственный праздник.
Повернувшись спиной к миру, прекратив хлопки и веселые разговоры, я поцеловал свою жену.
— Я люблю тебя. Я так чертовски сильно тебя люблю.
Нила положила голову мне на сердце, сделав меня удивительно счастливым.
— Я знаю.
— Спокойной ночи, не позволяй постельным клопам кусаться.
Визг весело разнесся по комнате, когда Джетро подул на живот нашего ребенка. Наш первенец. Наполовину Уивер, наполовину Хоук.
Последние несколько лет пролетели так быстро. Мы стали настоящей семьей — работали вместе, любили вместе, учились, развивались и смеялись.
Моя беременность протекала легко. Благодаря моей физической форме благодаря бегу, я оставалась гибкой и способной работать до того дня, когда у меня начались роды. Джетро часто заставал меня в ткацких мастерских, где я шила и рисовала, а мой живот рос по мере того, как тянулись дни.
Он никогда не говорил мне остановиться. Он поддерживал все, что я хотела делать. Он держал меня за руку, когда я гуляла по поместью, и в любое время распоряжался кухней, чтобы удовлетворить мои нелепые пристрастия.
Он просто души во мне не чаял, и я еще больше влюбилась в него. Я и не знала, что существует так много слоев любви. Сладкая и искрящаяся, затем похотливая и страстная, превращающаяся с годами в глубокую и бесконечную.
Он знал мои мысли без моих слов.
Я знала о его тревогах тоже без слов. Мы стали созвучны языку тела и сердечному коду… слушая больше, чем просто ушами.
Чем больше был срок беременности, тем чаще навещал меня отец. Его страх за мое здоровье рос до тех пор, пока я не стала похожа на дирижабль, сглаживающий шрамы нашего прошлого. Он умолял о праве помочь украсить детскую, купил подгузники, приятные игрушки и милую детскую одежду.
Мой близнец был менее впечатлен. Он постоянно подтрунивал надо мной из-за веса, который я набрала, — дразнил меня, как позволено брату. По ночам, когда он приходил в гости, он похлопывал себя по животу с рельефными кубиками и тыкал пальцем в мой огромный живот, добродушно смеясь. Он даже пошутил, что купит мне несколько уроков с личным тренером, как только я вернусь в форму.
Джетро не был счастлив. Его глаза сверкали ревностью, когда Вон изображал какого-то накачанного спортсмена, помогающего мне разминаться и тренироваться.
Вечер закончился выпивкой для мальчиков и хихиканьем для меня.
Я никогда не была так довольна.
День, когда я родила, снова изменил мою жизнь. Я была в ужасе — не то, чтобы я сказала об этом Джетро. Мое сердце екнуло, и страх умереть во время родов лишил меня всякого удовольствия от того, что я приношу жизнь в этот мир.
Но Джетро был моим принцем, держал меня на якоре, растирал мне спину, когда начиналось головокружение, и спокойно отвез меня в частную больницу, которую мы организовали для родов.
Роды прошли не идеально. Я рожала двадцать четыре часа. Ребенок повернулся прошлой ночью и лежал не в ту сторону. Пришлось срочно делать кесарево сечение после того, как Джетро заорал, чтобы врачи избавили меня от боли.
При каждой моей схватке Джетро чувствовал это. Он потел рядом со мной. Он дрожал от сочувствия. Его чуть не вырвало, когда агония угрожала разорвать меня на части.
Но когда первые крики нашего ребенка разнеслись по операционной, Джетро рухнул на колени. Его плечи затряслись в беззвучных рыданиях, когда он впервые позволил себе почувствовать другую душу.
Не мою.
Не врача и медсестры.
Нашего ребенка.
Его.
Нашего сына.
В тот момент, когда доктор вымыл новорожденного и запеленал его на руках Джетро, он безвозвратно изменился. Он стал больше, чем просто лордом и хозяином Хоуксбриджа. Он стал больше, чем просто любовником и другом.
Он стал отцом. Защитником. Кусочком в мозаике бесконечной истории. Выражение его лица, когда он смотрел в глаза своему наследнику, сжимало мое сердце так сильно, что я не могла дышать.