Эписодии одного Армагеддона
Шрифт:
Целыми днями я слонялся по квартире из угла в угол, стараясь не шуметь и не приближаться к окнам, и ждал Веронику. Она приходила уже затемно, после вечернего землетрясения, бледная, с темными кругами под глазами, молча запиралась в ванной, потом садилась в углу кухни, зябко кутаясь в халат, одну за другой курила невесть как добытые сигареты и молчала.
Часа через полтора, немного оттаяв, она начинала говорить и рассказывала о своем главном редакторе, который решил, что он уже о б р а т и л с я, набросился на курьера редакции, прогрыз ему плечо,
– Не бойся, у меня не растут. И вообще, из женщин о б р а щ а е т с я лишь каждая десятая.
И уже ночью, свернувшись калачиком и уткнувшись носом мне в плечо, тихо и жалобно шептала:
– Боюсь, не могу больше. Давай уйдем, вот завтра и уйдем. Заветный город или что другое, мне все равно. Страшно, что все вокруг – это наше, наш страх, жестокость и ненависть. Мы породили все, что вокруг нас, и что же теперь – бежать? Стыдно, но я больше не могу. Я хочу от тебя ребенка, но боюсь, что здесь он вырастет монстром. Давай уйдем отсюда, вот завтра и уйдем.
Она засыпала, во сне часто вздрагивала и вскрикивала, а утром, пряча от меня глаза, снова шла на свою работу, потому что еще верила и надеялась. Вот только на что?
А я лежал без сна до утра, и от гнетущего чувства вины перехватывало дыхание.
Это я виноват.
В том, что люди проиграли в Последней Битве.
В том, что Малыш Роланд остался с моим клинком в груди на грязном полу капонира.
В том, что город, снова ставший Парадизбургом, пытается обратить поражение в победу, и завтра будет праздник Ликования.
В том, что в этом мире изроды, оказывается, всегда были по обе стороны баррикад, вот только баррикад больше нет, и те, кто в изродов еще не обратился, изо всех сил стараются, чтобы это произошло и напяливают на себя собачьи маски, стыдясь лица.
В том, что ложь становится правдой, а правда ложью, белое черным и наоборот.
Я виноват во всем, но что толку перечислять? Я устал, мне все надоело, мне все равно, что будет дальше. Может быть, именно поэтому я еще человек?
Выйти отсюда, прикрыть за собой дверь, чтобы не просочилась наружу грязь моего мира, и навсегда забыть дорогу.
Передернуть карту и сделать вид, что ничего не произошло. Грохнуть о стену калейдоскоп, чтобы брызнули во все стороны одинаково мутные стеклышки.
На улице снова грянул марш, и тотчас скрипнула входная дверь.
Вероника!
Я обернулся и передернулся от отвращения, увидев у нее в руках две рыжие клыкастые маски.
– Пойдем, – сказала Вероника. – А вдруг получится?
– …а у моего клыки подросли. Вчера так за руку тяпнул, я думала – откусит! Такой молодец, вот-вот озвереет по-настоящему.
– Мясца нужно давать свежего, мне верные люди сказали.
– Я тоже слышала: утром и вечером перед сном. Лучше с кровью. Да где его теперь взять?
– Нет, ерунда все это. Суть не в клыках, а в шерсти. Ведь ясно сказано: обращению предшествует обшерстение!
– Будет вам лаяться! В такой праздник – грех. Сказано же в Писании: «Выйдет из Вечного Моря Зверь». Праздник-то какой – дождались!
– Ликуйте! Ликуйте! Все ликуйте!
– Победа! В Последней Битве Победа!
– Кому сказано – ликовать! Не тебе, что ли?! Рожа безволосая!
– Соседа ночью взяли. Кто б мог подумать, такой из себя видный был, с клыками…
– И к нам заходили…
– Ликуйте!
– Да уж, теперь житуха настанет…
– Мало ли под кем не жили. Теперь под изродом поживем. Наше дело маленькое, обшерститься бы вовремя…
– Идут, идут!..
– Идут!
Через площадь, разрезая толпу, шли изроды. Ногти Вероники врезались мне в запястье. Ее лица за клыкастой маской видно не было, но я и так знал, какое оно. Такое же, как у меня, бледное, напряженное и злое.
– Сейчас, вот сейчас, – шептала она.
То же самое шептали еще два или три десятка губ, скрытых под масками изродов из папье-маше. Остальные ликовали, как и было приказано.
Изроды неторопливо поднялись по ступеням Дворца Совета Архонтов, остановились у трибуны, задрали морды, к чему-то принюхиваясь. Вероника тихонько ойкнула, но тут же облегченно вздохнула: двустворчатые двери Дворца распахнулись, и из них выкатился, улыбаясь и приветливо размахивая руками, басилевс Лумя Копилор Первый в сопровождении супруги, по случаю великого торжества больше обычного качающей бедрами.
Басилевс поднялся на трибуну, дождался тишины, и его многократно усиленный голос загрохотал над площадью:
– Изроды! Сограждане! Друзья!
Больше он не успел ничего сказать, потому что прямо перед трибуной на ступенях очутился вдруг какой-то щуплый парнишка, сорвал с себя маску, швырнул ее изродам под ноги, звонко выкрикнул:
– Смерть предателю! – и несколько раз в упор выстрелил в грудь басилевсу. Лумя Копилор упал, а парнишка взмахнул рукой и с криком: «Вы же люди! Бей псов поганых!» – бросился на неподвижно стоящих изродов.
Это было сигналом. В разных концах площади раздались выстрелы. Вероника сорвала с себя маску, в руке у нее оказался пистолет.
– Бей гадов! – крикнула она и вдруг поперхнулась, потому что увидела, как изроды на ступенях с похожим на смех кхэканьем схватили парнишку и швырнули в толпу. В том месте взвился к небу многоголосый злобный и торжествующий вой.
– Эта тоже из них!
Множество рук протянулось к Веронике; ее схватили за волосы. Она не сопротивлялась, в глазах застыло недоумение и обида. Я бросился ей на помощь, но меня оттолкнули. Я тянул к ней руки и не мог дотянуться, я кричал и не мог докричаться.